Карл Ругер. Боец - Макс Мах

Однако и в этом нашлась своя польза. Когда примерно через месяц Ругер переполз наконец через Восточный хребет, ходить на своей деревяшке он научился вполне ловко. Но в предгорьях Высоких Гор его ожидали неприятности, прежде наемнику Ругеру неведомые. Война накрыла своим черным крылом и эти некогда благодатные земли, и хотя армии отсюда уже ушли, но за собой они оставили только пепелища, голод и набиравшую силу эпидемию холеры.

Наступила осень, на несчастную землю пали холодные дожди. Задули свирепые ветры с востока, гонящие по ставшему вдруг низким небу тяжелые, чреватые грозами тучи. Петр шел по старой имперской дороге. До Линда оставалось еще полторы сотни лиг. Под ногами – живой и деревянной – чавкала густая липкая грязь, а вокруг него, вместе с ним – все вместе и каждый сам по себе – брели под моросящим мелким дождем беженцы из разрушенных войной городов Нагорья. Люди шли молча, обреченно переставляя ноги, кутаясь в уцелевшее после разграбления и бегства тряпье. Им некуда была идти, кроме как вперед к Великой. Позади их ждали суровая зима и лютый голод, впереди – неизвестность.

По временам в бредущей толпе вспыхивали ссоры. Отравленные безумием войны, ожесточенные несчастьями, люди бросались друг на друга с неистовством заклятых врагов. Однако обычно, надавав друг другу тумаков, разбив лица в кровь, они падали в грязь, возились там еще какое-то время, но, окончательно израсходовав силы в этой бесплодной и бессмысленной борьбе, замирали, лежали беспомощные и никому не нужные, потом вставали и, не глядя друг на друга, шли дальше. Хуже, когда в дело пускали ножи. Тогда на обочинах дороги оставались лежать трупы. Но никто из прямо не вовлеченных в конфликт людей никогда в эти ссоры не ввязывался, упавшим не помогал и мертвых не хоронил. Напротив, люди старались как можно скорее уйти прочь, то есть вперед, обтекали дерущихся, как равнодушный мертвый поток, и уходили, не оглядываясь и не интересуясь результатами схватки.

Иногда на дорогу выходили разбойники. Что они искали на тракте, запруженном тупо бредущей толпой обездоленных нищих беженцев? Возможно, женщин? А может быть, и сами разбойники были настолько разорены войной и бедствиями, обрушившимися на этот благодатный край, что рады были любой, пусть даже самой жалкой поживе? Все возможно, но и в отношении разбойников беженцы проявляли такое же равнодушие, как и во всех прочих случаях. Вероятно, они чувствовали свою беспомощность и бессилие и не находили в себе душевных сил для того, чтобы дать отпор. Эта тупая покорность судьбе страшно злила Ругера, но до поры до времени он не встречался с разбойниками лицом к лицу. Однако на третий день пути, дело было к вечеру, – или это черные тучи так плотно обложили небо, что начало смеркаться? – так вот, на третий день пути разбойники объявились как раз рядом с ним.

Их было четверо, худых злых мужчин, одетых как селяне, а не как воины, и вооруженных разномастным оружием, которым они, на взгляд Петра, едва ли вполне владели. По-видимому, именно Ругер и привлек их внимание. У него был простой, но добротный шерстяной плащ с капюшоном, а за спиной – большой дорожный мешок из свиной кожи. А еще он был старик и калека. Разбойники не могли не заметить его отросших за прошедшие со дня ранения месяцы седых волос, выбившихся из-под капюшона, его деревянной ноги и посоха, на который он тяжело опирался при ходьбе. Им не повезло, этим разбойникам. Они не знали, с кем связались, как не догадывались также, что под плащом Ругер скрывает висящий на бедре кошкодер – короткий пехотный меч с широким лезвием. В руке Петра, привыкшей к тяжести двуручника, кошкодер летал, как перышко, а боевые навыки местных селян, ставших разбойниками, оставляли желать лучшего. Петр убил их всех, хотя, видит Единый, ему было непросто. Посох пришлось бросить, а двигаться, опираясь на деревянную ногу, трудно. И все-таки он справился, хотя в известной степени ему помогли сами разбойники. Если бы эти дурни бросились бежать, он бы их не догнал, но они рассвирепели, потеряв первого из своих, и сами рвались в бой. Ну что ж, значит, такова была их судьба, а его судьба привела его ближе к ночи на опушку мрачного темного леса.

Здесь многие беженцы стали устраиваться на ночлег, разводя костры и таская воду для похлебки из ближайшего озерца. Ругер только головой покачал, глядя, как уставшие люди пьют стоячую воду. Ему приходилось видеть немало эпидемий, вспыхивавших, как пожар на сеновале, мгновенно и страшно, на бивуаках больших армий, где дурни вроде этих пили там же, где и испражнялись. Здесь было то же самое.

Скот, устало подумал Ругер и, тяжело припадая на измученную долгой ходьбой «ногу», побрел искать ручей. Ручей он нашел несколько в стороне от общего лагеря. Маленький родничок пробивался из-под камней у подножия скалистого холма. Почти весь холм порос лесом, но этот склон, на котором практически не было земли, оставался голым. Место Ругеру понравилось. Он сбросил с плеч мешок, напился холодной чистой воды и даже заставил себя собрать сучья для костра. Земля была мокрой, сырыми были и сучья, а с неба по-прежнему сыпался мелкий противный дождь, но Ругер нашел небольшой скальный козырек, под которым можно было устроиться на ночь. Во всяком случае, там мог поместиться он сам и даже край костра.

Петр развел костер и поужинал последним куском вяленой оленины и сухим хлебом. Хлеба после ужина у него осталось ровно на одну трапезу. Петр закурил трубку и задумался. Он не очень хорошо знал эти места, но предполагал, что если сгоревшая деревня, мимо которой он прошел в полдень, это Райский Сад – а так оно вроде бы и было, – то до Великой, за которой начнутся не охваченные войной земли княжества Сольд, оставалось два дня пути. За рекой же лежала мирная страна, где вдоль тракта стоят живые деревни и хутора, где по-прежнему существуют придорожные гостиницы, постоялые дворы и корчмы и где его восемнадцати серебряных и пяти золотых марок, спрятанных сейчас в поясе, должно вполне хватить на то, чтобы с комфортом добраться до Линда. Но вот путь до реки быть легким не обещал. У него еще оставался табак, немного крепкого яблочного бренди плескалось в старой фляге, да лежал в мешке, как последний резерв, большой ком шарки – смеси перемолотых орехов и изюма, сваренных в меду. Зубы у Петра были еще достаточно крепкими, так что грызть шарку он мог. А вот терять день на почти безнадежную охоту в мокром осеннем лесу было глупо.

И как раз в тот момент, когда Петр Ругер окончательно решил, не задерживаясь нигде, двигаться к реке, из сгустившейся ночной тьмы на свет костра вышла женщина. Мокрые спутанные волосы падали ей на лицо, но по первому впечатлению лицо у нее было измученное, кожа бледная, а глаза безумные. Она подошла к костру, секунду постояла, тяжело дыша и бессмысленно глядя на огонь, а потом начала оседать. Она упала по другую сторону костра, и Ругеру показалась, что она умерла.

Коротать ночь рядом с покойницей ему не улыбалось, и, страшно – по-солдатски – матерясь, Ругер полез под дождь, чтобы оттащить несчастную подальше от костра. Но только он успел к ней приблизиться, как женщина закричала. Она кричала тонким голосом, как кричат иногда умирающие звери: то ли крик, то ли стон, то ли растянувшийся во времени прощальный вопль тоскующей звериной души. И в этот момент Ругер увидел то, что не заметил прежде, когда женщина внезапно возникла около его костра. Эта женщина была на сносях, и сейчас, в этот самый момент, у нее начались родовые схватки.