ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен

Что же касается Прельвитца, то он благополучно добрался до Аргентины. Забрался вглубь страны, женился на местной красотке (которая ему родила сына и дочку) и стал работать доктором, а в свободное время путешествовал по миру с фальшивыми документами. Для этого ему пришлось на короткое время вернуться в Германию, где он обновил свой паспорт и полностью легализовался. И даже мог бы, наверное, остаться в Европе, но не захотел. Один раз он с женой и детьми даже слетал в Израиль. Моссад, который искал его с образования еврейского государства, не мог и предположить, что в какой-то момент Прельвитц ходил у них под самым носом.

По иронии судьбы на совести Прельвитца не было ни одного убитого еврея. Из четырех пациентов (тем более добровольцев) лишь одного можно было считать таковым, но и он умер от разрыва сердца до, а не во время или после операции. Гораздо больше оснований для поисков Прельвитца было у английской разведки, так как один из скончавшихся пациентов был англичанином, но у MI-6 хватало, видимо, других забот. И вообще Прельвитца можно было обвинить разве что в сотрудничестве с режимом, но в нем можно было бы обвинить весь немецкий народ, так что при хорошем адвокате Прельвитц мог бы запросто получить условный срок. Но он чувствовал, что в военных архивах творится такая неразбериха, что его запросто могли перепутать с его предшественником Церром или еще с каким-нибудь садистом, и иди потом доказывай, что ты не верблюд. Тем более что ему и с фальшивым паспортом было хорошо.

Единственное, что его действительно мучило и не давало покоя, — это мысль о Сухоручко. Он не понимал, каким образом столь филигранно проведенная операция никак не сказалась на поведении и психологии пациента. Равнодушие, с которым Сухоручко жил до операции плавно перетекло в равнодушие, с которым он относился к жизни после операции. Неужели, думал Прельвитц, я где-то ошибся? И даже сидя в самолете, выполнявшем рейс Буэнос-Айрес — Тель-Авив, в окружении немногословных агентов Моссада, он продолжал думать о Сухоручко, но так ничего и не понял до того самого момента, когда почувствовал сильный укол в области сердца и в глазах его потемнело. Бедный Прельвитц не мог даже и предположить, что то самое, что он хотел удалить у Сухоручко, задолго до него уже было ампутировано советской властью.

В девяносто первом году архивные материалы об операциях Прельвитца раскопал журналист одной московской газеты. Тогда же всплыло и имя простого зоотехника Вадима Сухоручко. Статья называлась «В лапах фашистского мясника», где, как нетрудно догадаться, под мясником подразумевался Прельвитц. Кстати, именно после нее и было принято решение о присвоении звания Героя Советского Союза Вадиму Сухоручко. Как раз близилась очередная военная годовщина, и позарез нужно было отметить какого-нибудь участника войны. Ничего странного, что, наткнувшись на статью о Сухоручко в газете, чиновники не стали терять время. Статья была большая, в ней было много вранья и художественных домыслов, а заканчивалась она следующим патетичным пассажем:

«И чье же имя грядущие поколения возьмут с собой в будущее: герра Прельвитца или простого советского зоотехника Вадима Сухоручко? Палача или жертвы? Хирурга-неудачника, под ножом которого один за другим умирали мучительной и бессмысленной смертью узники лагеря Штуттхоф, или мужественного советского солдата, который, выжив после операции, отказался сотрудничать с фашистским режимом и даже поднял восстание в концлагере, переодевшись в фашистскую униформу и убив охранявшего его сотрудника? Того, кто отчаянно мечтал стать хирургом и принести пользу, а принес только зло и невежество, или того, кто выбрал скромную профессию зоотехника и посвятил ей всего себя без остатка, трудясь на благо Родины? Того, кто и поныне скрывается где-то в Южной Америке, влача жалкое существование и ежесекундно дрожа за свою шкуру, или того, кто прожил короткую, но яркую жизнь и, уверен, достоин звания Героя Советского Союза, пускай и посмертно?

Верю, что грядущие поколения запомнят имя Вадима Сухоручко, а имя “хирурга” Прельвитца безжалостно вычеркнут из своей памяти!»

Надо заметить, что грядущие поколения безжалостно вычеркнули и Прельвитца, и Сухоручко, и еще массу имен, которые для них уже ровным счетом ничего не значили. Грядущие поколения вообще обожают вычеркивать всякие имена. Потому что прошлое их почему-то всегда интересует меньше будущего или настоящего. Но тут уж глупо предъявлять им какие-то претензии. Впрочем, как Прельвитцу, так и Сухоручко от этого невнимания грядущих поколений не было уже ни горячо, ни холодно. Можно даже сказать, что именно тогда они, наконец, сравнялись в своем восприятии жизни.

Ничем не славен провинциальный городок Фадеевск. Дома в нем как дома. Улицы как улицы. Люди как люди. Разве что все друг у дружки на виду. Как во всяком маленьком городе, где даже скромное событие вроде драки в заводской столовой способно вызвать ажиотаж. Но то, что произошло в Фадеевске позапрошлой осенью, иначе как главным событием в жизни Фадеевска не назовешь. Конкурировать с его значимостью мог бы разве что факт основания Фадеевска. Но поскольку никто не знает, ни когда он был основан, ни кем, ни зачем, то и сравнивать глупо.

В один из теплых сентябрьских дней в город Фадеевск приехал известный гипнотизер. Положа руку на сердце, был он не шибко известным, можно даже сказать, совсем неизвестным. Но на афишах подобное писать не принято, поэтому, конечно, везде написали, что он известный.

В Дом культуры, что стоит в Фадеевске на пересечении двух главных улиц, набилось полгорода. Как говорится, яблоку негде упасть. Среди зрителей был и школьный учитель музыки Алексей Просвирин. Пришел он не один, а со своей женой и дочкой. Просвирина в городе знали многие. В школе он работал давно, и через его руки, если можно так выразиться, прошло несметное количество учеников. Но был он по природе человеком тихим, аморфным и даже вялым, отчего страдала не только карьера, но и семейная жизнь.

Вот и сейчас, едва гипнотизер принялся звать на сцену добровольцев, жена Просвирина Ольга ткнула мужа локтем в бок и зашипела:

— Ну чё ты опять, как куркуль? Иди.

— Тебе неймется, ты и иди, — заупрямился Алексей, опустив почему-то глаза.

— Я бы пошла, да ты ж видишь, он баб уже отсекает, ему мужики нужны.

— Давайте, давайте! — громко подбадривал зрителей тем временем гипнотизер, седоватый мужчина неопределенно-среднего возраста в смокинге. — Не стесняемся. Проходим на сцену.

— Пап, давай, — хрустнув яблоком, равнодушно скатила дочка Просвирина, девятилетняя Полина. Она всегда была на стороне матери.

— Ты-то хоть помолчи, — умоляющим голосом прошептал Алексей.

Но получив очередной удар локтем в бок, он чертыхнулся и поднялся с места. Образно говоря, с этого подъема и началось его падение. Но тогда он еще этого не осознавал и потому смело шагнул в проход.

На сцене уже стояли несколько людей. Из них Алексей лично знал только одного — высокого пожилого брюнета с большой бородавкой на подбородке. Это был заведующий самой большой в городе авторемонтной мастерской Губин. В Фадеевске его знали все, у кого были машины. Или, точнее, все, у кого были проблемы с машинами. У Алексея была старенькая «девятка», которую он периодически отвозил в мастерскую к Губину. Там над ней долго колдовали, после чего отдавали Алексею со словами «купите себе нормальную машину». Алексей говорил «да-да», а через пару месяцев привозил ее снова, заранее зная, что ему скажут в конце. Это уже превратилось в своего рода ритуал. Иногда в главный цех спускался и сам Губин, чмокал губами, почесывал бородавку и жал руку Просвирину. Губин был в душе демократом и считал, что со всеми своими клиентами надо быть знакомым лично. В итоге Алексей машину продал, но ничего взамен не купил — деньги как-то сами собой испарились на всякие мелкие нужды.