Царство Флоры - Татьяна Степанова

— Здесь вопросы я задаю. Стреляете профессионально?

— Я занималась стендовой стрельбой. И биатлоном.

— И в соревнованиях больших участвовали? И призы брали? Что ж ушли?

— Не сложилось у меня со спортом. — Аля суетливо прикурила. — Выкладываться дальше смысла уже не было, у каждого ведь свой потолок есть. Стараться прыгать выше — только здоровье свое гробить. А мне здоровье мое дорого. Жизнь ведь большая.

— И все-таки вы хорошо стреляете? Оцените себя по достоинству.

— Средне.

— Ну в темноте с шести шагов на свет фар не промажете по двум мишеням?

— Что?

— И в темной подворотне в упор тоже не промахнетесь?

— Вы это о чем?

— Вы, Алевтина Викторовна, не догадываетесь разве?

— Чегой-то это я должна догадываться?

Катя смотрела на бледное злое лицо Али. Нет, нет и еще раз нет… Этот фрагмент мозаики, конечно же, важен, очень важен. Вот только должен быть уложен, включен не сюда, а в…

— Давно дружите с гражданкой Пеговой?

— Всю свою сознательную жизнь.

— А одним домом живете давно?

— Наша жизнь никого не касается. Тем более вас.

— Стала касаться с тех пор, как ухажеры гражданки Пеговой мрут как мухи один за другим, — хмыкнул Колосов. — Арнольд с боссом своим, потом некий Голиков Марат…

— Я такого не знаю.

— Как же не знаете, когда на моих глазах в Воронцове… помните Воронцово, оранжереи с цветами, вы на красивой машине и…

— А вы что, там тоже были? — Серые глаза Али снова удивленно округлились.

Колосов понял: она не играет, не притворяется. Она действительно там, в Воронцове на базе, не обратила на него внимания, не заметила.

— Был. И вас видел. И вообще весь этот ваш мюзик-холл наблюдал.

— Какой еще мюзик-холл?

— Театр страстей. Ревновали вы вашу подругу к Голикову Марату ой как жестоко.

— Идите к черту! — выкрикнула Аля. — Вы… это вас уж совсем никак не касается!

— Ножичек ваш эксперты будут исследовать, — сказал Колосов. — И не дай бог на нем хоть пятнышко кровавое будет найдено.

— Там на нем только моя кровь, — бросила Аля. — Моя и ее. Мы сестры с ней, сестры по крови, ясно вам? Кровью своей друг другу клялись, и никто, слышите, никто нас никогда уже не разлучит, никакие паршивые…!

Она выкрикнула ругательство хрипло и гневно.

Колосов невозмутимо выслушал и продолжил:

— И не только ножичек будут эксперты исследовать. Но еще и вот это. — И он показал Але уже знакомый Кате пластиковый пакет с сиротливо заключенным внутри винтовочным патроном.

— Откуда это у вас?

— Узнаете? А говорят, отличить один патрон от другого трудно.

— Откуда это у вас?

— Да вот подруга ваша Фаина поделилась. Принесла и выдала добровольно. — Колосов убрал патрон с глаз долой. — Говорила, что он из вашей сумочки в спальне выпал. Говорила, что пугаете вы ее такими вот своими выходками.

— Все вы лжете, она… не могла она меня заложить.

— Еще такие же винтовочные патроны у вас есть? — Колосов встал.

— Нет. Это мой талисман, оберег.

— А к пистолетам «ТТ»?

— Нет.

— А сами пистолеты?

— Какие еще пистолеты? Вы что?

— Предупреждаю, мы проведем в вашей квартире обыск.

— Да ищите, что хотите, нет там никаких пистолетов.

— Что, в другом месте хранятся? — хмыкнул Колосов. — Екатерина Сергеевна, слышали?

— Лжете вы, не могла Фаина меня заложить, продать, — повторила Аля упрямо. — Радость моя… радость… Не верю я вам.

— Пегова боится и, возможно, подозревает вас в убийствах своих любовников Марата Голикова и Арнольда, — сказал Колосов. — Боится и подозревает. Вот чего вы, уважаемая, добились.

Аля покинула стены розыска с такой поспешностью и таким лицом, что дежурный на КПП, которому она сунула под нос отмеченный Колосовым пропуск — знак свободы («пока что идите гражданка Ойцева, но скоро мы вас снова вызовем»), проводил ее суровым многозначительным взглядом.

Почти бегом она ринулась в направлении Тверской. Возле телеграфа ее окликнул по имени знакомый голос:

— Радость моя! Наконец-то!

На стоянке у телеграфа стоял «Вольво». Стекла были опущены, за рулем сидела Фаина.

Аля ускорила шаг.

— Радость моя, ты что? — Фаина выскочила на тротуар. Зацепилась высоким каблуком за выбоину в асфальте, едва не упала, неловко схватилась за дверь, сломала ноготь. Аля уносилась прочь, не чувствуя под собой ног. — Подожди, ты куда? Я здесь, я два часа тебя жду, там менты припарковаться не дали! Радость моя! — Фаина бросилась за ней, кое-как закрыв машину, забыв про опущенные стекла, забыв про свой пиджак на заднем сиденье и сумку.

«Радость моя!» — эхом аукнулось в проходном дворе, ударилось о закрытые железные ворота почтового отделения. Аля, не оборачиваясь, завернула за угол, убегая все дальше вверх по Тверской. Они с Фаиной на какое-то мгновение словно поменялись местами, и теперь она повторяла, словно эхо, словно заигранная шарманка: «Радость, радость».

Фаина догнала Алю, схватила ее за руку, развернула к себе.

— Ты что? Ты куда?

— Тварь ты, — сказала Аля. — Тварь, предательница!

— Ты с ума сошла?

— Заложила меня им, патрон тот, что со стрельб я хранила, им притащила. Наплела на меня.

— Я наплела?

— Они меня в убийствах обвинили, сказали, что это ты… ты их надоумила, заложила меня. Пусти. — Аля стряхнула с себя руки Фаины.

— Куда ты собралась?

— Это не твое дело. Больше ты меня не увидишь, предательница!

— Я не предательница, просто… Это они во всем виноваты, менты, сволочи, — прекрасное лицо Фаины исказилось. — Что я могла там одна? Они меня вынудили. Они это умеют. Они и отцу моему всю жизнь изгадили, а теперь и до меня… и до нас с тобой добрались!

— Я не хочу тебя больше видеть. — Аля повернулась, чтобы уйти.

— Нет, радость моя, а как же я? Как я буду жить без тебя?!

В этот момент их точно накрыло волной — внезапно, точно по мановению волшебной палочки, они оказались внутри людского водоворота, внутри небольшой, но ужасно шумной толпы, расцвеченной аляповатыми флагами, розовыми и голубыми воздушными шарами. Толпа, а точнее демонстрация, двигалась по Тверской мимо мэрии к Пушкинской площади. Впереди плыли лозунги «Даешь парад любви!». Фаина увидела парней в голубых футболках, шагавших в обнимку, узрела своих приятельниц по клубу «Сто сорок по Фаренгейту». Розовый шарик лопнул над самым ее ухом.