Вера, Надежда, Виктория - Иосиф Гольман

Еще должна была ехать Вера Ивановна, однако, слегка простыв, Бабуля сама отказалась от этой идеи, чтобы не создавать сложности окружающим.

Незадолго до отъезда к путешественникам присоединился еще один пассажир.

Он сразу вызвал у предводителя только положительные эмоции: добрый, умный, рукастый – что еще требуется от человека в походе? Вичка, похоже, не была в восторге от этой новости, но Бориска, имевший особые заслуги перед семьей, проявил настойчивость и сейчас занимал не самое удобное, зато честно заработанное место на третьем ряду сидений.

Последний член экипажа появился, как ему и положено, в последний момент. Можно сказать, вскочил в отъезжавший вагон.

Это произошло следующим образом.

Ефим завтракал, Наталья, жена, хлопотала рядом. Она всегда нервничала, когда супруг собирался в очередную поездку. А развитая за годы совместной жизни интуиция подсказывала ей, что Ефим опять вляпался в какую-то небезопасную историю.

Наталья еще помнила нервное времечко, когда пули влетали через окно прямо в их спальню[2].

Пожарив неугомонному любимому яичницу, сделав тосты со сливочным маслом и налив большую, специально купленную кружку горячего какао, жена уселась напротив, подперев подбородок рукой.

Ефим Аркадьевич, не забывая жевать, внимательно посмотрел на супругу. Не как каждый день, мельком, а внимательно.

Да, Наташка старела. Морщинки вокруг глаз и губ стали заметны. И давно не ходила в парикмахерскую – седые пряди нахально выбивались из прически.

Сердце Ефима дрогнуло от сочувствия к верной подруге: для мужчин этот процесс тоже безрадостен, но обычно гораздо менее трагичен.

– А ты чего к косметологу не сходишь? – спросил он. – Раньше ж регулярно моталась на свою, – он запнулся, вспоминая мудреное слово, – мезотерапию.

– Так денег не стало, – развела руками Наташка. – А что, я теперь очень старая, да? Заметно сильно?

– Да брось ты, Наталья. Мне вообще не заметно.

Здесь он был почти честен: Ефим Аркадьевич не то что новую морщинку слабо замечал, он даже когда Наташка подстриглась, устав от длинных волос, умудрился и этого не заметить.

Но Наталья расстроилась всерьез. Ничего не сказала, повернулась и тихо вышла в другую комнату.

Ефим, засопев, стал раздумывать над ситуацией.

Для Наташки он сделал бы все. Когда у нее в правой груди обнаружилась опухоль, Наталью лечили лучшие доктора, и пока не выяснилось, что новообразование безопасно, – Береславский даже свой знаменитый аппетит потерял.

Но там он хоть чем-то мог помочь: связями, друзьями, деньгами – на ее лечение деньги бы точно нашлись, даже если б ему пришлось остаться без любимого, хоть и поношенного, «Ягуара».

А здесь он чем поможет? Остановит ход времени? Найдет где-нибудь в Гималаях – а что, для бешеной собаки семь верст, даже в гору, не крюк – эликсир вечной молодости?

Если б и мог, этого бы не сделал. Ни для себя, ни для Наташки.

Потому что остановить ход времени, пусть и самым волшебным эликсиром, это значит отнять будущее у собственных детей.

Нет уж, Ефим, если доживет, предпочтет старость и естественный уход обкрадыванию рожденных им же потомков.

Наташка сейчас сидит в спальне и тихо плачет: за тридцать с лишним лет знакомства они угадывали друг друга, как фокусники. А действенного рецепта, как ее развеселить, все не находилось.

Может, согласиться на пластическую операцию? Она давно просила, еще до кризиса, когда деньги имелись. Береславский отказывал в самой жесткой форме.

Как это можно, здорового человека – и так жестоко кромсать? Друг-хирург нарисовал ему схему круговой операции – у Ефима оставшиеся волосы дыбом встали. Он ни за какие деньги – и ни за какое видимое омоложение – не согласился бы на эти дьявольские штучки. Шесть часов под общим наркозом – куда это годится? Они же не артисты, для которых внешность – часть профессии.

Но сейчас, глянув в страдающие Наташкины глаза, он был готов внести коррективы в свои прежние установки. Вот появятся внуки – ей станет легче. А пока – надо пережить текущий момент с минимальными душевными потерями.

Ефим, не доев такую вкусную еду, встал и направился к жене.

Так и есть, плачет. Уселась на край их кровати в полутемной, плотно зашторенной спальне, и, склонив голову, тихонько пускает слезу.

Бедная Наташка!

Он сел рядом с ней, обнял за плечи.

– Наталья, ну разве нам плохо живется? – тихо спросил жену.

– Хорошо, – согласилась она, положив голову ему на плечо.

Так она делала всегда. Передоверяла все: и радости, и горе.

– Может, тебе со мной скучно?

Наталья отрицательно покачала головой. Ефим мог довести ее до бешенства, но ей никогда не было с ним скучно.

– А сейчас с деньгами наладится, вообще отлично станет. Снова ездить начнем. Мы же собирались с тобой в Гималаи, – продолжил семейную психотерапию профессор.

– Здорово, – вновь согласилась Наталья. Но как-то без особого энтузиазма.

– Ладно, – наконец решился Ефим. – С первых крупных денег я оплачу тебе операцию.

– Круговую? – Переход от печали к восторгу у Натальи всегда происходил молниеносно – главное, нащупать струну.

– Вдоль и поперек, – подтвердил Береславский. – Места живого не останется.

Конечно, он обрекал себя на волнения. Однако у женщин, этих странных существ, видно, своя система ценностей, никоим образом не пересекающаяся с логикой.

Если для нее это так важно – надо рискнуть, пусть режут. Теперь только нужно определиться с хирургом и клиникой – здесь компромиссов точно не будет.

– Спасибо, – проникновенно сказала Наталья.

И вдруг снова всплакнула:

– Откуда я знаю, что ты думаешь! И с кем ты – тебя же весь день нет. Может, ты еще кого обнимаешь. Ко мне уже недели две не приставал.

Ефим тему поддерживать не стал, пушок на рыльце ощутимо зашевелился, тревожа даже его, столь либеральную, совесть.

Однако Наталья уже сама сменила направление дискуссии.

– А еще я боюсь, что тебя убьют, – последний раз всхлипнув, мрачно сказала она.

– С чего ты взяла? – сделал удивленные глаза Береславский.

– Что я, газет не читаю? – не поддержала игру жена. – Вы с этой дамой полезли в банку с пауками. С ядовитыми.

– Да ладно, – сделал еще один заход Ефим. – Сейчас же не лихие девяностые.

– Еще какие лихие, – тихо сказала Наталья. – А ты у меня один.