Женская война - Александр Дюма

На этот раз виконтесса приняла его без церемоний, возле своей спальни, в небольшой гостиной; она уже была одета и стояла у камина. На ее прелестном лице видны были следы бессонницы, хотя она старалась скрыть их. Темные круги под глазами показывали, что она не смыкала их всю ночь.

— Вы видите, барон, — сказала она, не дав ему времени начать разговор, — я исполняю ваше желание, но, признаюсь вам, с надеждой, что это свидание будет последним и что вы, в свою очередь, исполните мою просьбу.

— Извините, виконтесса, — сказал Каноль, — но, судя по вчерашнему нашему разговору, я думал, что вы будете не так строги в ваших требованиях; я надеялся, что взамен всего, сделанного мною для вас, для вас одной, так как я вовсе не знаю принцессы Конде, вам угодно будет позволить мне подольше пробыть в Шантийи.

— Да, барон, признаюсь, — сказала виконтесса, — в первую минуту… смущение, неизбежное в таком затруднительном положении… огромность вашей жертвы для меня… выгоды принцессы, требовавшей, чтобы я выиграла время… могли вырвать у меня несколько слов, совсем не согласных с моими мыслями. Но в эту долгую ночь я все обдумала: ни я, ни вы не можем оставаться дольше в этом замке.

— Не можем! — повторил Каноль. — Но вы забываете, виконтесса, что все возможно тому, кто говорит именем короля.

— Господин де Каноль, надеюсь, что вы поступите как следует дворянину и не употребите во зло того положения, в которое поставила меня преданность моя ее высочеству.

— Ах, виконтесса, — отвечал Каноль, — ведь я совсем сошел с ума! И, Боже мой, вы это хорошо знаете: кто, кроме сумасшедшего, мог сделать то, что я сделал? Сжальтесь же над моим безумием, виконтесса! Не отсылайте меня из Шантийи, умоляю вас!

— Тогда оставлю замок я, сударь. Так я против вашей воли возвращу вас к вашим обязанностям. Увидим, дерзнете ли вы удерживать меня силой, решитесь ли предать нас обоих позору? Нет, нет, барон, — прибавила виконтесса, и Каноль впервые услышал, что ее голос дрожит, — нет, вы поймете, что вам нельзя оставаться вечно в Шантийи, вы вспомните, что вас ждут в другом месте.

Это слово, блеснувшее как молния, напомнило ему сцену в гостинице Бискарро, когда виконтесса узнала про связь барона с Нанон. Ему все стало ясно.

Бессонница Клер объяснялась не беспокойством о настоящем, а воспоминаниями о прошлом. Принятое утром решение не видеться с Канолем было внушено ей не разумом, а ревностью.

Тут оба они замолчали на минуту и безмолвно стояли друг перед другом. Но в то же время между ними продолжался безмолвный разговор, сопровождаемый сильным биением их сердец.

«Она ревнует! — думал Каноль. — Ревнует! О, теперь я все понимаю! Да! Да! Она хочет убедиться, могу ли я пожертвовать для нее всякой другой любовью. Это испытание!»

В то же время она думала:

«Я для Каноля только развлечение, он встретил меня на дороге в ту минуту, когда был принужден уехать из Гиени, он преследовал меня, как путешественник следует за блуждающим огоньком, но сердце его осталось в том домике, окруженном деревьями, куда он ехал, когда мы встретились. Я никак не могу быть рядом с человеком, который любит другую и которого я, может быть, полюблю, если еще буду видеть его. О, это значило бы не только изменить своей чести, но даже изменить делу принцессы: какая низость — любить исполнителя повелений ее гонителей!»

И потом вдруг, отвечая на свою мысль, она сказала:

— Нет, нет! Вы должны уехать, барон. Уезжайте! Или я сама уеду.

— Вы забываете, виконтесса, — возразил Каноль, — что вы дали мне слово не уезжать, не предупредив меня.

— Так я предупреждаю вас, сударь, что покидаю Шантийи немедленно.

— И вы думаете, что я это позволю? — спросил Каноль.

— Как! — вскричала виконтесса. — Вы решитесь остановить меня силой!

— Не знаю сам, что сделаю, сударыня, знаю только, что не могу расстаться с вами.

— Так я у вас в плену?

— Я уже два раза терял вас, виконтесса, и не хочу потерять в третий.

— Значит, насилие?

— Да, насилие, раз нет другого средства.

— О! — вскричала виконтесса. — Какое счастье стеречь женщину, которая стонет, просится на волю, не любит и даже ненавидит вас!

Каноль вздрогнул и старался разгадать, где правда: в словах или в мыслях Клер?

Он понял, что настала минута, когда следовало рискнуть всем.

— Виконтесса, — сказал он, — слова, которые вы сейчас произнесли таким искренним голосом, что нельзя обмануться в истинном их значении, разрешают все мои сомнения. Вы будете плакать! Вы в неволе! Я буду удерживать женщину, которая не любит, даже ненавидит меня! О нет, нет! Успокойтесь, ничего этого не будет! Чувствуя невыразимое счастье при свиданиях с вами, я вообразил, что вы не возражаете против моего присутствия. Я надеялся, что за потерю уважения и доверия, будущности и, может быть, чести вы вознаградите меня, хоть подарив мне несколько часов, которые, вероятно, никогда не повторятся. Все это было возможно, если б вы любили меня… если б даже были равнодушны ко мне, ведь вы добры и сделали бы из сострадания то, что другая сделала бы из любви. Но я имею дело не с равнодушием, а с ненавистью; ну, это совсем другое дело, и вы совершенно правы. Простите только, виконтесса, мне то, что я не понял, как можно заслужить такую ненависть, когда безумно любишь! Это вы должны остаться повелительницей и свободной в этом замке, как и везде, а я должен удалиться и удаляюсь. Через десять минут вы будете совершенно свободны. Прощайте, виконтесса, прощайте навсегда!

И Каноль с отчаянием, которое сначала казалось притворным, а было настоящим, поклонился и отвернулся. Он никак не мог найти дверь и повторял «Прощайте! Прощайте!» голосом, полным такой глубокой скорби, что слова, вырывавшиеся из его души, тронули сердце Клер. Истинное горе обычно проявляется бурно.

Виконтесса никак не ожидала такого послушания. Она собрала все силы для борьбы, а не для победы и была поражена этой покорностью, сочетавшейся с такой искренней любовью. И когда молодой человек сделал уже два шага к двери, наугад берясь за ручку и подавляя рыдание, он внезапно почувствовал на своем плече руку. Ее движение было весьма выразительным: она не просто прикасалась, она останавливала.

Перед ним стояла Клер. Ее грациозно протянутая рука касалась его, и гордое выражение лица внезапно сменилось прелестной улыбкой.

— Так вот каким образом, сударь, вы служите королеве? — сказала она. — Вы собрались уезжать, хотя вам приказано оставаться здесь, предатель?..

Каноль вскрикнул, упал на колени и прижался пылающим лицом к ее рукам.

— О, теперь можно умереть от радости! — прошептал он.

— Ах, не радуйтесь еще! — сказала виконтесса. — Знаете ли, зачем я вас остановила? Чтобы мы не расстались поссорившись, чтобы вы не считали меня неблагодарной… чтобы возвратили мне добровольно мое честное слово… чтобы вы видели во мне, по крайней мере, преданную вам женщину, если уж политические распри мешают мне быть для вас чем-нибудь другим.