Наши дети. Азбука семьи - Диана Машкова

Даша боролась за власть и влияние в новой семье так, словно это был вопрос жизни и смерти – по-другому она просто не могла. Умом я понимала, что эта стратегия выживания – классическое нарушение, которое принято называть «перевернутой привязанностью».

Если ребенок и взрослый меняются ролями, то первый привыкает нести ответственность, руководить. Он боится ослабить контроль, потому что по опыту знает – стоит ему отвернуться, и все рухнет. Многие годы ответственности, напряжения, и ребенок приходит к мысли о том, что взрослый – это ненадежное существо. Положиться можно только на самого себя. Нужно самому стать родителем своей маме-ребенку. А чтобы принять на себя бразды правления, нужна верховная власть.

В теории мне все это было ясно. Но в моменты конфликта, когда Даша добивалась своего через хамство и обесценивание меня как матери – это оказывалось проще простого, учитывая мой непростой опыт материнства, – я не могла сохранить холодную голову и трезвый расчет. К сожалению, срывы случались. Все реже мне удавалось реагировать на провокации так, как это должен делать подготовленный ресурсный родитель.

– Ты сначала воспитай свою дочь, – бросала мне Даша, – она у тебя делает, что хочет.

– Я сама разберусь, кого и как мне воспитывать, – бросала я в ответ.

В семье на всех фронтах шла война. Я пыталась защитить хоть какой-то порядок в доме, Даша боролась за власть. Нет ничего хуже соперничества между матерью и ребенком, ничего страшнее войны между родителями и детьми. Любой способ хорош, чтобы остановить ее и наладить, пусть и худой, но все-таки мир. Я понимала это умом, но мне уже не хватало ресурса и уверенности в себе, чтобы затушить пожары, которые тлели повсюду.

Каждый член семьи начал по мере сил подливать масла в огонь. Вся адекватная семейная система, которую мы с Денисом едва успели отстроить, уже снова шаталась и разваливалась на глазах. А поскольку разноплановые сражения изнуряли всех, а заодно лишали надежды на нормальные отношения, оставалось мучиться и ждать развязки – выхода кровной мамы Даши из тюрьмы.

Тогда я ни секунды не сомневалась, что Даша вернется к ней.

Не отпускало ощущение, что ребенок с момента переезда в нашу семью сидит на чемоданах. Даша как будто не собиралась обживаться, не позволяла себе пускать корни. Наш дом оказался для нее временным пристанищем и возможностью отсидеться, набраться сил: наесться за всю прошлую голодную жизнь, накопить впрок вещей, собрать ресурс перед новым рывком. Я пыталась помочь Даше с учебой, хотела увлечь ее новыми занятиями – отвела на танцы, которые девочка любила, устроила в школу радиоведущих. Но ничего не получалось. Даша была не в силах переключиться с выживания на развитие.

Понятно, что она не виновата в том, что разучилась доверять миру и всем взрослым людям. Понятно, что прошло слишком мало времени. Но три месяца гостевого общения и первые тридцать дней семейной жизни не позволили ей даже чуть-чуть привязаться к новой семье. Мы с Денисом уже оба не могли абстрагироваться от постоянного навязчивого ощущения, что нас цинично используют. И на практике оно ранило гораздо больнее, чем на словах.

Приемные дети приносят в новую семью весь свой предыдущий негативный опыт, все ложные установки. Справятся родители или нет, во многом зависит от качества их подготовки и способности вовремя пополнять ресурсы.

Денис погрузился в работу и вдобавок пропадал в больницах – занимался реабилитацией после операции на колене. Еще зимой, когда Даша Большая только приезжала к нам в гости, он неудачно упал и получил разрыв связок. Даша Маленькая сделалась капризной, словно раньше времени у нее начался кризис трехлетнего возраста. Нэлла после переезда Даши честно выполнила свой долг – объяснила и рассказала Даше все, что могла – а потом следом за Денисом практически пропала из дома. Она не реагировала на нападки Даши, никак не отвечала на ее наговоры и жалобы, просто уходила рано утром и возвращалась поздно вечером. Находила предлоги, причины, компании, занятия – только бы не приходить домой. Я сходила с ума, звонила ей по десять раз, слышала в ответ: «Мама, я уже еду!» – и после этого ждала еще несколько часов. Все это в то время выглядело так, словно я променяла одну дочь на другую, а не приобрела еще одну. Мне снова было страшно. Вернулись стыд и чувство вины: если не можешь справиться с кровным подростком, если для собственной дочери не авторитет, зачем приводить в дом еще одного подростка?

Мир рушился на глазах; невыносимые мысли о том, что я теряю Нэллу, убивали меня. Я старалась не думать в таком ключе, но навязчивые аналогии лезли в голову сами собой: кукушонок попадает в чужое гнездо и начинает выбрасывать из него других птенцов. Чтобы только его одного кормили, чтобы только он был центром Вселенной.

Я дошла до такого состояния, что боялась лишний раз столкнуться в доме с новообретенным ребенком. Никакого «медового месяца» – первых спокойных и радостных недель совместной жизни – у нас не было даже в помине. Все это осталось далеко позади, когда Даша гостила у нас по выходным. Адаптация навалилась сразу и тяжело. Всего тридцать дней, а я уже смертельно устала играть с Дашей в абсурдного «Царя горы».

Я старалась, сдерживалась, но внутри копилась боль. И еще – ревность, которой я сама от себя не ожидала. Казалось, давно поняла простую вещь: как мать может любить одновременно двух, трех, сколько угодно детей, так и ребенок имеет полное право любить сразу двоих – и кровную, и приемную мать. Я с самого начала не собиралась занимать в жизни Даши чужого места, отвела себе совершенно другую роль – направить, помочь, поддержать. Но как можно помочь тому, кто этого не хочет принять? Как поддержать ребенка, который сопротивляется всеми фибрами души?

В то утро я все еще лежала в постели и перебирала как бусины события последнего месяца. Уродливое ожерелье из боли и страхов снова сдавило горло, было трудно дышать. Шуршание в ванной комнате, наконец, стихло, и я подумала, что Даша ушла в школу. Теперь можно было спокойно начать свой день. Не с очередного конфликта, не с пререканий, а с чашки кофе и веселой возни с Дашей Маленькой. Но я просчиталась.

– Доброе утро, – столкнувшись в коридоре, я искусственно бодро поприветствовала ребенка, – ты уже позавтракала?

– Тебе-то какая разница?

– Даша!

– Я не завтракаю. Тысячу раз тебе говорила, пора запомнить.

– Ты грубо со мной разговариваешь.

Я с опозданием вспомнила про «я-высказывания», но эмоции мешали следовать рекомендациям мудрых психологов.

– И что?

– Выбери другой тон.

– Зачем?

– Чтобы люди не шарахались от тебя. Как минимум.

– А-а-а.

– И здоровье нужно беречь. Впереди длинная жизнь, – я пока еще сдерживалась, но уже с большим трудом, – важно, чтобы на нее хватило здоровья и сил.

– Вот на хрена?! Все равно будущего нет!

– Господи, Даша, – я помимо воли повысила голос, – ты просто не знаешь, о чем говоришь. И цель, и будущее появятся, просто прекрати им мешать.