На основании статьи... - Владимир Кунин

И хотя, по грубой прикидке Рифката Алимханова, Сохатый должен был бы сидеть еще лет пять, не меньше, удивления Рафик никакого не высказал, только улыбнулся Пал Палычу.

И в этой улыбке мудрый и осторожный Сохатый прочитал все, что мог бы сейчас сказать ему Рафик, — что ничего он не забыл в этом солнечнооранжевом мире, ничем не удивлен, все он помнит и за все благодарен.

Состав такого застолья не был случайным. Все они, включая Гамлета Хачикяна, были необходимы друг другу. Потом, лет через семь-восемь, такому союзу будет найдено очень точное определение — «крыша». Каждый прикрывал каждого. Каждый в каждом должен был ощущать гарантию своей безопасности, спокойствия и дальнейшего служебно-финансового развития. Каждый из них занимал должность, способную мгновенно прикрыть союзника по своей линии…

Они «крышевали» друг друга всеми доступными им способами. Казалось, что двое из них — полковник внутренних войск в отставке и «вор в законе» — за пределами колючей проволоки не являются частью этого маленькой модельки миниатюрного Советского Союза и могут пользоваться только дружеским покровительством людей, стоящих у руля власти такого сладкого районно-курортного масштаба. На уровне преферанса, шашлыков и молодого, терпкого, еще бродящего «марджари».

Ан нет! Как говорят в деловых кругах, «наработанные личные связи» экс-полковника, подкрепленные большими (по тем временам…) деньгами, и почти неограниченные возможности выхода Пал Палыча «Сохатого» за рамки уважаемого законодательства нередко оказывались гораздо более решительными и действенными, чем все остальное…

Рафик вежливо посидел со всеми минут пятнадцать, съел кусочек шашлыка, поблагодарил всех и, сославшись на кучу неотложных дел, поднялся из-за стола.

— Так и не пьешь? — усмехнулся Сохатый.

— Нет, — ответил Рафик.

— Слушай, Пал Палыч! — воскликнул председатель райисполкома. — Что за человек этот ваш Рафик?! Совсем не пьет, не курит!

— Прямо подозрительно, — усмехнулся секретарь райкома КПСС.

Гамлет Степанович гордо улыбался — вот, мол, кто на меня работает!..

Рафик спустился в прохладный винный погреб, где стояли огромные дубовые бочки с вином. И сразу же за ним в погреб спустился и Пал Палыч в своем роскошном бежевом костюме и белых туфлях неземной красоты.

Аккуратно притворил за собою тяжелую подвальную дверь и сказал:

— Рифкат, тебе нужно срочно сквозить из этой теплой малины. Конкретно — в загранку. На той киче, где мы с тобой были, через две недели начнут копать новую магистраль для стока всякого дерьма. В обход территории лагеря. А старую траншею, идущую мимо столовой, — вскрывать и убирать сгнившие трубы, забитые всякой инфекционной сранью. Там опять прорвало в двух местах. Тебе это очень нужно?

— Нет, — сказал Рафик. — Мне это совсем ни к чему.

— У меня есть один человечек… он сейчас в машине сидит, тебя дожидается. Он полетит с тобой не то в Гомель, не то в Могилев, я сейчас не помню… У него там все схвачено. Женишься на одной еврейке. Она предупреждена. Ждет тебя. Возьмешь ее фамилию, получишь новые ксивы и сразу же подашь на выезд в Германию по еврейской линии. Немцы сейчас перед евреями грехи замаливают. За все про все отмаксаешь этой бабе штуку зелени. Ну, и там по мелочи: в ментовку, в ОВИР, короче, куда он скажет… У тебя «капуста» есть?

— Есть. Я все-таки с Севера… А здесь на всем готовом.

— Сколько у тебя?

— Штук двенадцать наберется…

— Мало, — сказал Пал Палыч и вынул из кармана две пачки стодолларовых купюр, опечатанных банковской бумажной лентой. — Вот, возьми еще двадцатку. На непредвиденные расходы. Мало ли что… Бери, бери! Это из общака. Ты никому ничего не должен. Когда на будущем сходняке я скажу, кому выделил пару червонцев, — только аплодисменты сорву. Как народный артист. Иди, собирайся. Гамлет — в курсе…

— А все остальное вы знаете… — тихо произнес старый Рафик.

Потом, к вечеру, безмерно трусящего завтрашней операции Кирилла Петровича Теплова нафаршировали всякими успокоительными таблетками, от которых он впал в какое-то странное туповатое безразличие, хотя и успел заметить, что невольно и как-то бессистемно просчитывает варианты, по которым ему завтра не выжить.

Во-первых, он может не проснуться после наркоза…

Во-вторых… наоборот… наркоза может не хватить, и он проснется на операционном столе тогда, когда операция будет еще не закончена, и он мгновенно скончается от болевого шока…

В-третьих, черт подери, ему уже почти восемьдесят! Даже если завтра все это пройдет со знаком «плюс», у него элементарно может не хватить сил выкарабкаться из всего этого потом…

Потом… потом…

Потом он впал в какой-то удивительный, слегка душноватый и поразительно крепкий сон.

Он не почувствовал, как Зоя поправила на нем одеяло, и не услышал, как она тихо спросила зашедшего в палату доктора Кольба:

— Если завтра утром я приеду к половине восьмого, это будет не поздно?

— Фрау Теплов, вы вообще можете приехать к концу операции, часам к двенадцати.

— Нет, — твердо ответила Зоя. — Я должна проводить его. За последние двадцать пять лет он трижды провожал меня на такие же операции. Последний раз — здесь, в Мюнхене…

— Я помню, — улыбнулся доктор Кольб. — Тогда я только кончил университет и пришел сюда на онкологию… Спокойной ночи, фрау Теплов.

— Спокой… — успела только проговорить Зоя Александровна Теплова, как…

…в полутемной палате вдруг неожиданно, по-птичьи, коротко и негромко вскрикнул Рафик Алимханов.

И кнопка, в виде салонной сонетки, дозированно подававшая ему обезболивающее лекарство прямо в позвоночник, выпала у него из руки и повисла на тонком электрическом шнуре…

— Боже мой… — по-русски прошептала Зоя и уже по-немецки закричала Кольбу: — Ну сделайте же что-нибудь!

Кольб подошел к кровати «герра Когана», взял его худенькую, навечно разрисованную, безжизненную руку и попробовал нащупать в ней пульс. Это ему не удалось. Тогда Кольб попытался прослушать сердце Рифката Когана-Алимханова.

И тоже ничего не услышал.

Он взял висящий над головой Рафика пульт вызова дежурных сестер и несколько раз нервно нажал на кнопку. У двери сразу же зажегся зеленый сигнальный огонек.

— Мы думали, что это произойдет вчера, — тихо сказал доктор Кольб.

В начале первого часа ночи обессиленная Зоя Александровна Теплова убедилась, что Кирилл Петрович, придавленный всеми транквилизаторами, судя по его громкому и глубокому дыханию, спит тяжеловатым, но крепким сном, поцеловала его и спустилась на лифте в огромный больничный гараж — машин на пятьсот. В кассовом автомате она оплатила очень дешевую дневную стоянку и с трудом отыскала свою машину.