Человек системы - Георгий Арбатов

Поставленных целей в значительной мере достичь удалось. Многие умолкли. В той идейно-политической борьбе, которая продолжалась, рубеж «легальности», критерий того, что можно делать, не ставя себя вне системы, все более сужались, ставилось под запрет и то, что люди достоверно знали, о чем еще совсем недавно разрешалось говорить и говорили с высоких трибун.

Мне кажется, эти изменения в духовной жизни общества нанесли ему большой и долговременный ущерб, который породил дополнительные трудности и для перестройки. Когда на XX съезде партии в первый раз сказали правду о прошлом, о Сталине, о творившихся в стране беззакониях и преступлениях, когда первый раз попытались поднять честных коммунистов и беспартийных, все здоровые силы общества на борьбу за его обновление, очень многие восприняли это с огромным доверием, с энтузиазмом, как свое жизненное дело. Разочарования последующего периода, бессовестные попытки сделать вид, что ничего вроде бы не произошло, вернуть людей к вере в недавно развенчанных и поверженных идолов, снова грубо (и к тому же неумело, неубедительно, формально) переписать историю привели к серьезному оскудению запаса доверия к социалистическим идеалам, социальной энергии людей, их готовности отдать себя, свои силы служению большому делу.

Наоборот, все это усиливало скептицизм и даже цинизм (в том числе среди молодого поколения), и с этим в полной мере пришлось столкнуться в период перестройки. За попытки ресталинизации, вновь допущенные беззакония, ложь, новый зажим едва только пробуждавшейся свободной мысли пришлось уплатить очень дорого – пока, может быть, мы даже еще не в состоянии полностью осознать эту цену.

Наступление реакции, сталинизма, естественно, наталкивалось на сопротивление. Были люди, которые не захотели молчать, идти на компромиссы, – наиболее известны среди них А.И. Солженицын и А.Д. Сахаров, но можно назвать и десятки других имен. Иные старались бороться, так сказать, внутри системы. Среди них тоже были люди, которых подвергали гонениям, наказаниям. Других эта чаша миновала, и потому мы только сейчас начинаем узнавать имена и дела некоторых из тех, кто проявил немалое гражданское мужество, пытаясь остановить наступление реакции, защитить преследуемых. Сошлюсь на один лишь пример – академика П.Л. Капицу, о некоторых сторонах благородной деятельности которого мы узнали лишь после опубликования его писем, в том числе Сталину, Хрущеву, Брежневу, Андропову. А на него ведь некоторые обижались за то, что он не подписывал коллективных писем. Капица предпочитал, когда считал нужным, писать сам, нес за все личную ответственность. Не все были столь смелы, как Капица, и не у всех было такое имя, как и авторитет, а потому и возможности. Но людей, которые каждый на своем месте и в меру своих сил (и, конечно, смелости) пытались сделать добро, в частности остановить сползание к сталинизму, было немало.

В годы перестройки тем, кто участвовал раньше в политике, естественно, все чаще начали задавать вопрос: что ты делал до 1985 года? Несколько раз публично – на XIX партконференции тогдашним секретарем Коми обкома КПСС Мельниковым, на II съезде народных депутатов СССР начальником Горьковской железной дороги Матюхиным и затем в газете «Советская Россия» маршалом Ахромеевым – такой вопрос был поставлен и мне, притом с обвинением, что я давал советы прошлым руководителям и потому, мол, не имею права выступать по вопросам политики сейчас. Я ответил на эти обвинения, исходившие от весьма консервативных, «застойных» людей, выразив готовность нести ответственность за каждый свой совет, но подчеркнув, что и тогда, и сейчас отстаивал одни и те же идеи и политику (могу для краткости назвать их просто линией XX съезда). И не хочу использовать страницы этой книги для дополнительных аргументов в споре со своими оппонентами.

Но один вопрос – его мне ставили в ходе избирательных кампаний – я бы все-таки хотел упомянуть. Он был задан в лоб: «И по публикациям, и по тому, что вы говорили, можно сказать, что вы не были сторонником сталинизма и реакции, даже выступали за прогрессивную политику. Но ведь другие – Солженицын, Сахаров, генерал Григоренко и т. д. – вели намного более решительную, мужественную борьбу. Почему вы не были в их рядах?»

Отвечая, я сказал, что, во-первых, в годы застоя против тогдашней политики и из числа так называемых диссидентов выступали разные по своим взглядам люди. Даже уважая их право на свое мнение, я, марксист, член партии, далеко не со всеми из них могу согласиться. И, во-вторых, если иметь в виду то, что таких, как я, со многими из этих людей (особенно с А.Д. Сахаровым) объединяло, я бы не противопоставлял усилия тех, кто бросил открытый вызов системе и порвал с ней, тем, кто старался изменить ее изнутри.

И не только потому, что здесь при сходстве некоторых основных политических позиций тоже могли сказываться различия во взглядах. Мне кажется, что с точки зрения ровного воздействия на политику важно было сочетание усилий ее критиков, вышедших или вытолкнутых из системы, с усилиями тех, кто пытался воздействовать на нее, оставаясь внутри.

Я при этом отдаю должное мужеству, бесстрашию тех, кто, как академик Сахаров, занимал бескомпромиссную позицию, за это шел на риск и страдания. Это герои, это даже мученики. И без того, что они сделали, процесс обновления в нашей стране едва ли мог бы развиваться столь быстро и глубоко. Но если бы не было многих сотен и тысяч тех, кто в повседневной работе и повседневных, очень будничных схватках не пытался остановить натиск реакции, сталинистского консерватизма, отстоять и продвинуть идеи демократии, мирного сосуществования и экономической реформы, едва ли возможен был бы процесс обновления как эволюционный процесс.

А я чем дальше, тем больше верю именно в эволюции. Радикальные перевороты, революции, начинаясь с «праведного насилия», как правило, перерастали в насилие ради насилия, потом становились легкой добычей диктаторов и тиранов. Конечно, и такие люди, как Сахаров, выступали за ненасильственные перемены. Но чтобы их обеспечить в качестве органичной части этого процесса, нужны были усилия также и изнутри системы.

Сказанное не значит, что я не вижу ошибок и недостатков в том, что делал и о чем писал. Ошибки конечно же были. Оглядываясь назад, я не могу не признать, в частности, того, что, видя опасность пути, по которому шла страна, недооценивал ее глубину. Так же, как недооценивал масштабов необходимых перемен. Не то чтобы это как-то сказалось на реальной политике – понимай я все правильно, положение дел едва ли изменилось бы. Но не признать этого не могу – не хотел бы оставить впечатление, что задним числом пытаюсь выглядеть умнее, прозорливее, принципиальнее, чем был на самом деле.

Из этой ошибки вытекали и другие, в частности недостаточная настойчивость в борьбе против неверных решений, излишняя готовность промолчать, потерпеть и недостаточная решительность в отстаивании своих взглядов. Свою роль, конечно, играл и конформизм, которым было, пусть в меньшей мере, чем старшие мои товарищи, заражено и мое поколение. Может быть, этот конформизм и подсказывал, подсовывал спасительные иллюзии, что ты делаешь что-то важное, эффективное, помогал жить в мире со своей совестью, уходя в «малые» дела (в частности, помощь несправедливо обиженным или оказывавшимся под ударом людям, «просвещение» начальства и т. д.).