Эхо вины - Шарлотта Линк

– Какое сегодня число?

– Тридцатое августа.

– Так что же… значит, это случилось…

– Почти две недели назад, – подсказал Натан.

– Где я? – спросила Ливия.

– Ты в больнице. В Кингс-Линне.

– В Кингс-Линне?

– Норфолк. Англия.

– Мы все еще в Англии?!

– Ты была нетранспортабельна. Знаешь, чего мне стоило довезти тебя даже до этой больницы? Ты едва приходила в сознание. По дороге многие, наверное, думали, что я тащу на себе живой труп.

Живой труп… Взгляд Ливии блуждал по паршивенькой обстановке палаты. Женщины в пестрых халатах глядели на нее подчеркнуто недружелюбно. С Натаном она говорила по-немецки. Может, те смотрели на нее волком именно потому, что не понимали ни слова?

– Что со мной было?

Муж ласково улыбнулся. Эта улыбка была до боли знакома Ливии. Именно из-за нее она и влюбилась когда-то в Натана, и каждый раз, когда он одаривал ее такой улыбкой, по ее коже легонько пробегали мурашки.

– У тебя было нервное потрясение. Оттого что наша яхта потонула. Она едва не утащила тебя вслед за собой на дно. Мы с тобой целую ночь дрейфовали на надувном плоту. И с тех пор ты стала сама не своя. Стала совсем не такой, как прежде.

Она вдумалась в смысл его слов:

– Ты хочешь сказать, что я… что я сошла с ума?

– Ты страдаешь от последствий шока. Но это вовсе не означает, что ты сумасшедшая. Ты перестала есть и пить, у тебя началось обезвоживание организма, и ты стала молоть всякую чушь. Тебя кормили здесь через трубочку.

Ливия медленно опустилась на подушку:

– Я хочу домой, Натан.

Тот улыбнулся, так же мило и ласково:

– У нас больше нет дома, дорогая.

Он сказал это таким тоном, каким говорят: «У нас кончилось сливочное масло, дорогая», – как бы между делом, безо всяких эмоций, словно за его словами не стояло никакой трагедии.

Ливия решила пока не задумываться о том, что он сказал.

– Где ты живешь? – спросила она.

– У Квентинов. Тут неподалеку стоит их дом, и они были так любезны, что дали мне крышу над головой. Ты ведь помнишь Квентинов?

Да, она начала вспоминать этих людей. Ее разум и память работали все еще очень медленно.

– Вирджиния, – произнесла она с усилием. – Да, помню. Вирджиния Квентин сделала мне много добра.

Та женщина подарила ей кое-что из одежды и позволила пожить в своем летнем доме. Он был такой уютный, с кирпичным камином и деревянной мебелью. И с большим садом, где волнообразно шевелилась от ветра короткая пожелтевшая трава. Ливия вспомнила, как она стояла там у окна, глядя на море вдали… Затем воспоминания внезапно обрывались. Между маленьким окном, из которого открывался чудесный вид на море и этой мерзкой больничной палатой зияла черная пустота.

– Я могу пожить у Квентинов до тех пор, пока тебе не станет лучше. Надо подождать, пока ты снова будешь способна ездить на большие расстояния.

Соседки по палате сверлили Ливию хмурыми взглядами. Она поежилась, не зная, куда деваться.

– Я больше не хочу оставаться здесь, – сказала она шепотом, хотя эти две дамочки явно не понимали чужого языка. – Это ужасно. Они меня ненавидят.

– Солнышко, да ты в сознании всего ничего! Каких-то десять минут. Ты совсем не знаешь этих женщин. С чего ты решила, что они тебя ненавидят?

– Я чувствую это.

Ее глаза наполнились слезами.

– И здесь так мерзко пахнет. Прошу тебя, Натан, забери меня отсюда!

Натан взял ее за руку:

– Врач сказал, что выпишет тебя самое раннее в пятницу. Надо ориентироваться на эту дату.

– В пятницу… Какой сегодня день?

– Среда.

– Послезавтра…

– Осталось уже немного. Совсем нетрудно потерпеть.

Ей хотелось сказать, что она не вытерпит здесь и десяти лишних минут, однако молодая женщина сразу почувствовала, каким неумолимым тоном произнес Натан свои слова. Она слишком хорошо знала эту черту его характера – безжалостность, которая пряталась за его любезной улыбкой. Нет, Натан не пойдет торговаться с врачом, упрашивать, чтобы тот выпустил ее на день или два раньше положенного срока. Муж будет удерживать ее в больнице до последнего.

А потом…

В отчаянии Ливия подумала, что отныне она должна забыть слово «потом». У них больше нет дома. Все их состояние заключалось в яхте, а та покоилась сейчас на илистом морском дне. У них нет ничего.

Из ее глаз текли непослушные слезы. Она знала, что Натан терпеть не может, когда она плачет, и если бы не соседки по палате, он обязательно наорал бы на нее. Но в присутствии чужих ему приходилось держать себя в руках.

– Ты страдаешь от последствий серьезного нервного потрясения, – терпеливо повторил он фразу, услышанную когда-то от врача. – К тому же тебе поздно поставили диагноз и поэтому запоздали с лечением. Я прекрасно понимаю, что сейчас у тебя тяжело на душе и ты представляешь всю нашу жизнь в черном свете. Но тебе скоро станет лучше, поверь мне.

– Но куда же нам идти? – выдохнула она еле слышно.

– Какое-то время мы можем пожить у Квентинов.

– Какое-то… Но ведь не вечно!

– Не вечно, конечно же, нет.

В его голосе звучало нетерпение. Натан начал выходить из себя. Он больше не хотел говорить на эту тему.

– Что-нибудь придумаем. Найдем выход.

– И какой же выход? Например?

Натан поднялся со стула. Говорить с ней он больше не будет. Самое ужасное, что муж в любой момент мог встать и уйти. И оставить ее здесь одну, совершенно беспомощную.

– Натан, разве ты не можешь посидеть еще чуть-чуть? Он похлопал ее по руке, и этот жест был совсем не ласковым.

– Солнце, я на машине Вирджинии Квентин. Мне надо вернуть ее обратно.

– Ну, пожалуйста! Две минуты!

– Кроме того, я припарковался в запрещенном месте. Надо торопиться, иначе мне вкатят штраф, а на это… – Он вновь улыбнулся молодецкой обаятельной улыбкой. О, Натан прекрасно знал, что женщины просто тают от его улыбки! – …а на это у меня просто нет денег! – весело развел он руками.

Ливия не нашла здесь ничего смешного. Если в другое время она и попыталась бы улыбнуться в ответ, лишь бы не отставать от Натана, то сейчас она не могла притворяться, поскольку была больна и чувствовала себя слишком слабой.

– Завтра придешь? – спросила она.

– Конечно. А ты давай, поспи немного. Хорошо? Ты должна беречь свои нервы, а для этого сон – первое дело.

«И кроме того – любовь», – подумала она, провожая мужа глазами. По ее щекам текли безудержные слезы, а больничные бабы смотрели на нее, словно на диковину.