Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова

в каком-то плавающем, подвешенном состоянии? Кто я? Кто я в доме Солнца? Каковая моя роль в клане?

Я склонился и поцеловал рыдающую сестру в висок.

– Прекрати это делать, ведь я ненавижу тебя, – усмехнулась она и пустила ещё больше слёз. – Как пример, Гелиос, ты отвратителен. Нет в тебе морали и достоинства, только эстетика и честь. Ты отвратителен, но отчего-то все к тебе прислушиваются и все тебя слушаются.

– Веку потребно соответствовать, – улыбнулся я.

– Иди ты в сотый раз.

Поцеловал её вновь.

– Всё ещё хочешь отрезать мне язык?

– Уже меньше.

– Потрясающе.

В кабинет зашёл отец: оглядел нас, сощурился и ушёл. Родители никогда не вмешивались в наши разговоры; особенно, если у кого-либо из детей присутствовала соль на щеках.

– Тебе налить? – спросил я и хотел подняться.

– Сиди и гладь мои волосы, – требовала Джуна. – Нальёт он…что нальёшь? отцовский парфюм?

– Если пожелаешь.

– Иди ты.

Сестра нащупала переплетающиеся пряди.

– Красиво.

– Потому что красива ты.

– Я хотя бы из клана Солнца?

Пытаясь избежать напряжения в лице, уточнил:

– Откуда эти домыслы?

– Вы все – веселы и желты, а я – просто ком траура и грусти. Отвратительно.

– Тебя раздражаем мы или ты сама себя раздражаешь?

– В такие моменты меня раздражаешь ты, Гелиос.

Джуна перекинула косу на одно плечо, а второе подставила мне. Я принялся гладить его тыльной стороной руки. В отражении застеклённого отцовского шкафа на меня посмотрела спесивая радость: глаза её – голубые – сверкнули и потребовали следующих действ. Хорошо, Джуна. Ели то сделает тебя счастливой, хорошо.

И потому я склонился к шее и поцеловал.

– Скажи мне, что я из клана Солнца.

– Сомневаешься, – выдохнул, обжёг.

– Имею основания.

– Какие?

Она щекой припала к коленям и замолчала. Тонкая кожа, сквозь которую вырисовывались цветные переплетения артерий, притягивала ароматом жареного сахара. Обыкновенно Джуна готовила младшим карамель – не позволяла то делать слугам; обжигалась сама. Я гладил её лицо, а она касалась губами пальцев, играла языком, прикусывала.

– Хочу задать вопрос и ожидаю честность, – сказал я.

– Ладно, – кивнула Джуна и почти замурчала. – Только помни: не задавай вопросы, к ответам на которые не готов.

Прикосновения усмиряли в ней пыл и дерзость; себя я тоже мог назвать тактильным эмпатом.

– Ты в самом деле потерялась в семье (меж иными детьми) или просто ревнуешь? Тебя раздражает моя опека или её нынешняя недостаточность?

– Я не влюблена в тебя, Гелиос, – протянула сестра, раскусив суть вопроса.

– Взаимно.

Она опустила глаза и вновь прижалась к коленям.

– Но? – подбросил я, увидев недосказанность во взгляде.

– Я не влюблена в тебя, потому что ты мой брат. Не будь ты им – мы бы стали любовниками.

– А меня спросить не желаешь? В любом случае спасибо за откровенность.

– Какой же ты гад.

– Что я сделал?

– Не заметил. Ты просто кое-чего не заметил.

Джуна поднялась и указала на дверь.

– Иди. Мне нужно побыть одной.

– Я замечаю всё, но не обо всём говорю, – ответил я. – И не уйду, пока не увижу спокойствие во взгляде. Сейчас там бунт, война.

– Всегда при мне. Ты знал, что имя Джуна не только означает «Солнце», но и награждает рискованностью?

– Твой риск в последние дни являет себя в твоей глупости. А ты не глупа, сестра, но словно бы рвёшься с крыши, причитая о страхе высоты.

– Многим из клана Солнца ведомо отчаяние. Возможно, я примерила его одежды.

– Знаешь, что ты примерила? – вспыхнул я. – Жадность и эгоизм. В клане Солнца предостаточно, чтобы усмирить потребности, но недостаточно, чтобы насытить жадный рот.

– В чём же проявляются эти черты? – усмехнулась Джуна. Её жуткий оскал хотелось схватить.

И я схватил. И протянул в ответ:

– Разбалованная и уставшая от неспособности впитать ещё больше благ стерва.

Сжал кулак на горле, чтобы заглянуть в отрешённые глаза.

– Твоя беда в том, что бед нет и ты выдумываешь их самостоятельно. Тебе доступен весь мир, а ты зацикливаешь его на себе одной. Ты, богатейшая из кланов, сильнейшая из женщин в сугубо патриархальном обществе, красивейшая из сестёр и просто всех, кого я знал. В тебе столько потенциала, в тебе столько возможностей показать себя миру и – по желанию – изменить его, но твоё внешнее превосходство перечёркнуто твоим внутренним уродством. Либо же ты притворяешься и истинная Джуна мне незнакома.

Как вдруг Джуна пропустила слёзы. В который раз за последние дни? Как было на неё непохоже…Что я мог сделать?

– Не бойся, – сказал я, расслабился в лице и бросился к ней в колени. – Джуна. Джуна, ну посмотри на меня. Прости. Не бойся. Я сказал лишнего, не хотел.

– Ты не из тех, кто способен проронить лишнее. Всё от твоего сердца и мне там места нет, – страдала она и прятала солёные щёки.

– Не бойся, пожалуйста.

– Тебя я не боюсь, Гелиос, – сказала сестра. – Боюсь твоего гнева.

– Разве же я давал повод страху и слезам?

– Ты хлад, а мне ведомо лишь одно: бояться нужно гнева терпеливых.

– Ты моя сестра.

– Однако же это не помешало тебе сказать, что было сказано. Да и за одну сестру другой ты пренебрегаешь.

– Почему ты рвёшься выделить себя, обособить, исключить? Всё время.

– Не исключаю. Подчёркиваю, – спорила Джуна. – Чтобы ты наконец обратил на меня внимание.

Я замолчал, отказываясь в то верить.

– Так просто, правда?

Молчал дальше.

– Скажи, что ненавидишь меня, – просила сестра. – Скажи хоть что-нибудь.

Отошёл и бросил:

– И почему ты ждёшь от меня огласки каких-либо чувств? Всё время. Чего желаешь? Чего ты хочешь?

Джуна оскалилась и выплюнула:

– Тебя.

– Нет.

– Так просто, правда?

– Ты ошибаешься.

– Не знаю, когда это началось.

Джуна опустила взгляд:

– Хоть раз посмотри на меня не как на сестру, которую следует опекать.

– Но ты такова.

– Мне мало. Ты сам сказал. Я эгоистичная. Я жадная. До тебя – сверх. В особенности. Но твоё время и думы последние годы – целые годы! – отданы Стелле, обо мне ты даже не вспоминаешь.

– Ложь. Каждый из клана в моей голове каждодневно.

– И этого мне мало. Пребывать в мыслях? Я хочу большего.

Я поднялся с колен и сделал неспешный круг по кабинету. Сбивчиво, отстранённо.

– Прости, – сказала Джуна, но я не слушал; не вслушивался. – Мне не следовало говорить, не стоило признаваться. Мыслям свойственно – подобно чувствам – перегнивать в душе, если вовремя не взбить почву.

– Ты ошибаешься.

– Касательно?

Последней мысли или признания?

Мог ли я утешить её неспокойный нрав? Мог ли исключить конфликты Джуны с иными в семье? В чём вообще было их основание? В примитивной ревности? Джуна не