Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов

Мельников опять выпил. Нелепо все получилось – сам так хотел поехать на Полигон, а теперь то и дело дергаешься. Наверное, оттого, что перед запуском позвонил вчера отцу, а тот сказал, что два дня назад Лёля родила мальчика и назвала Сашей. Сашка мог бы и сам сказать, но вот уже полгода они не разговаривают. Глупо, глупо, глупо, ругал себя Мельников. Надо вернуться в Москву, позвонить брату, помириться в конце концов!

Роман с Лёлей длился три года – и, честное слово, Мельников никого так не любил, как эту девочку. Умница, чудесный, изумительный человек. Если бы можно было прожить два разных будущих, думал он, одно – со Светкой, другое – с Лёлей. Хорошо, пусть с разной вероятностью, но оба – одновременно. А так все эти три года Мельникову было стыдно, стыдно и душно – еще и оттого, что никто не хотел понять его, поддержать хотя бы как-нибудь. Даже ребята из Лаборатории высказались в том смысле, что лучше бы Мельников больше уделял времени работе над диссертацией. Жалко, Эфэф умер – может, хотя бы он понял, что происходит. Смысл существования – расходовать энергию, и три года Мельников не щадил себя. Подобно тому, как атом выделяет энергию при радиоактивном распаде, Мельников расходовал энергию, разрываясь между Лёлей и Светой. Как и завещал Эфэф, Мельникову было интересно. Впрочем, был ли этот расход энергии хоть кому-нибудь полезен, вот вопрос.

Тяжелее всего пришлось, когда про Лёлю узнал отец. Откуда – и гадать не надо, небось, Сашка разболтал. Михаил Константинович тогда приехал к Мельникову на работу, вызвал его к проходной. Они вышли на улицу, присели на скамейку. Мельников думал, что отец будет отчитывать его за измену, говорить о сыне и долге перед семьей, но Михаил Константинович сказал:

– Ты, Вася, наверное, хочешь мне сказать, что времена изменились и нравы сейчас не те, что раньше?

Мельников кивнул, да, именно это он и хотел сказать. Хотел объяснить, что личная свобода начинается с сексуальной свободы – эту формулировку он вычитал в статье из институтской стенгазеты, критикующей новейшие буржуазные теории, – но отец не дал ему ответить.

– Ты молодой еще, – произнес он, – ты думаешь, здесь всегда было, как в твои школьные годы? И только твои сверстники сумели отстоять право спать без штампа в паспорте? (Мельников снова кивнул.) Так вот, глупости все это. Мне семьдесят лет, я застал Российскую империю, революцию, нэп… поверь, в моей юности все только и говорили, что о свободной любви, половом вопросе и теории стакана воды.

– Стакан воды – это что? – пискнул Мельников. Он чувствовал, что его возят носом, как провинившегося котенка. Ай-ай-ай, как стыдно.

– Это теория о том, что мужчине и женщине переспать друг с другом – это как выпить стакан воды. Есть жажда, и надо ее удовлетворить. Модная была теория в двадцатые годы.

– Я не знал, – сказал Мельников.

– Ты вообще ничего не знаешь, – рявкнул отец. – Знания не накапливаются, только теряются. Нет никакого вашего научного прогресса, одна деградация. Мой отец, твой дед, знал во столько раз больше, чем я, что на его фоне мы оба с тобой – невежи и неучи. Он был человек Серебряного века, встречал Андрея Белого, Блока, дружил с символистами! Теперь об этом можно говорить, слава тебе Господи. Твои внуки их в школе будут проходить, а я с ними разговаривал, как ты со мной сейчас! Мы все дети по сравнению с ними, малые дети!

Мельников сидел, понурившись. Внезапно у него заболела голова, он страдальчески поморщился. К чему отец говорит все это? Хорошо, мы не первые догадались, что можно спать по любви, а не только в браке. Тоже мне, открытие! Это не физика, здесь неважно, кто первый доказал. Ничего от этого не меняется. Все равно это наше право – право на счастье.

– Как ты думаешь, – сказал отец, – почему я прожил всю жизнь с твоей матерью и ни разу ей даже не изменил? Думаешь, мне никогда не хотелось? Или, думаешь, не было возможности?

– Не знаю, – пожал плечами Мельников. – Я, папа, как-то об этом не думал. Наверное, ты не встретил другой женщины, которая…

– Другой женщины быть не может, – прервал его отец. – Об этом я и говорю. Нельзя разорваться на две части. Целостность – вот главное. Распад атома! Тоже мне! Распад человека, вот что это такое! И тут цепная реакция похуже, чем в твоей бомбе. Нет счастья в распаде, сын. Счастье только в цельности. Одна женщина. Одна семья. Одна страна. Запомни это!

– Хорошо, – тихо сказал Мельников, хотя не был до конца уверен, что все понял.

– А теперь – сам решай. Твоя жизнь, тебе ее и жить. – Отец поднялся и сердито двинулся к остановке. Пройдя несколько шагов, остановился и буркнул через плечо: – Матери только не рассказывай, незачем ей про это знать.

Сейчас Мельников подумал, что отец был прав. Если бы Мельников не потратил три года на этот изнурительный роман, он бы уже защитил диссертацию. Вместо того чтобы решать личные проблемы, надо было решать научные. Как говорил их профессор по алгебре: Если вы сведете все ваши жизненные проблемы к полиномам, они будут решены. Хотя бы приближенно… От полиномов по крайней мере не бывает детей.

Мельников налил еще спирта, выпил и резко встал. Доносились взволнованные голоса: Ты, я вижу, совсем отупел – не понимаешь, что тебе говорят! Кажется, обсуждали вопросы, которые встанут через десять лет, когда дело дойдет до пилотируемых полетов к другим планетам.

Мельников вышел в ночь. Солончаковая степь лежала перед ним, безмолвная и огромная, как звездное небо над головой. Отсюда мы отправим человека к звездам, взволнованно подумал Мельников. Десять, может быть, пятнадцать лет. В худшем случае – начало следующего столетия. Может, если я приму участие в разработке такого полета, мне простятся все мои долги? Перед Лёлей, перед Светой, перед братом, перед моими детьми, перед отцом и матерью, перед дедом, которого я никогда не видел? Я бы хотел сам полететь на этой ракете, пьяно думал Мельников, чтобы вернуться через двести лет, где-нибудь в двадцать втором веке, когда человечество уже найдет все ответы, достигнет той целостности, о которой говорит отец, – и не потеряет при этом ни любви, ни свободы. Может, в самом деле правду пишут в учебниках: все развивается по спирали? И через голод, кровь, войны, через сумасшедшие несправедливости мы придем к свободному обществу неисчислимых материальных и духовных богатств. К тому самому золотому веку наших прапрадедов. Вернемся – и с этим возвращением начнется новая ветвь спирали, такая, что подумать – голова кружится. Совсем-совсем иная ветвь, не похожая на ту, что мы прошли. И двигает нас по этой новой ветви совсем новое противоречие: между бесконечностью тайн природы и конечностью наших возможностей в каждый момент. И это обещает впереди миллионы веков интереснейшей жизни. И тем, что мы сегодня запустили еще один спутник, – мы же приблизили это, ведь правда?

Мельников вспомнил, как исчезала в небе яркая рукотворная звезда, запущенная Кочиным, Жуковым, Сидорчуком, подготовленная Эфэфом и Королевым, вспомнил – и задрал голову, пытаясь разглядеть среди ровно сияющих точек пульсацию спутника. Прошептал: Мы сделали это во имя Твое – и замер изумленно, сам не понимая, чтó сказал и к кому обращался.