Цена посвящения - Олег Маркеев

Через секунду вошел тот же молодой человек с подносом в руках. Кабинет сразу же наполнился ароматом кофе.

Оставив поднос с чашками и вазочкой со сладостями на столе, молодой человек, приняв немую команду командира, исполнил поворот кругом и испарился.

— Какой у него разряд по стрельбе? — с улыбкой поинтересовался Глеб.

— У нас нет разрядов, Глеб. Или попадаешь — или ты мертв, — серьезно ответил Мустафа. И тут же громко захохотал собственной шутке, закинув назад голову.

Глеб шлепнул его по твердому колену, засмеялся, постарался, чтобы смех звучал естественно.

— Как жизнь, дорогой? — с вежливым интересом спросил Мустафа.

В начале их дружбы, узнав, что Глеб — сирота, Мустафа закомплексовал. Большую часть арабского политеса пришлось отбросить. А как подойти к деловой части беседы, не расспросив подробно о здоровье всей родни поименно, он не знал. С грехом пополам выработал новую формулу: «Как жизнь?». Звучало в его устах гораздо слаще, чем английский сухарь «Хау а ю?». И в глазах светился неподдельный интерес. Правда, однажды в сердцах, после шестой рюмки арака, выпалил: «Да женился бы ты, Глеб! Всем было бы легче».

— Живу скромно, по доходам. Но интересно, согласно уровню развития, — ответил Глеб.

Мустафа шутку оценил, по-кошачьи ощерил усы, блеснув улыбкой.

— А твоему отцу уже сделали операцию? — в свою очередь поинтересовался Глеб.

— Хвала Аллаху, все прошло удачно. — Мустафа был явно польщен внимательностью гостя. — Пришлось свозить его в Германию. Еле уговорил.

— У Федорова сделали бы дешевле, — вставил Глеб, закругляя обязательную процедуру.

Мустафа погладил усы.

— Деньги… Кто же экономит на здоровье родных? — произнес он, глазами давая понять, что намек понят.

— Прекрасно сказано, Мустафа.

Глеб достал из портмоне два чека. Положил на угол стола первый так, чтобы была видна сумма. Мустафа стрельнул глазами по строчкам, вопросительно посмотрел на Глеба.

— У меня нет родни, как ты знаешь. Но Бог не обидел меня близкими людьми. Это не совсем то, но лучше, чем ничего. И ты знаешь, что иногда дружба сильнее уз крови. — Глеб понизил голос. — То же самое. На указанную сумму.

Мустафа облизнул пунцово-красные губы.

— Очень много. Столько нет. В Москве, — едва слышно прошептал он. — Придется подождать. Недельку.

Глеб покачал головой.

— Мне нужно все и сразу. Твой процент.

Глеб накрыл чек другим, «премиальным». Отчетливым почерком Якова Борисовича на нем было написано «сто пятьдесят тысяч». На английском. Но Мустафе, конечно же, перевод не требовался.

Мустафа еще раз прошелся розовым языком по губам. Отвел глаза от чеков. Потом, словно тянуло магнитом, вновь уставился на них. Вздохнул.

— Кофе стынет, дорогой. — Он передал Глебу чашечку на расписном блюдце.

Освободившейся рукой смел чеки со стола так ловко, что Глеб даже цокнул языком от восхищения.

— А? — не понял его Мустафа.

— Аромат! — Глеб провел носом над чашечкой. Сделал маленький глоток. Смакуя, закрыл глаза. — Брошу все и уеду к вам жить. К жаре привыкну, жену заведу. Потом еще пару. Старость надо встречать там, где дети умеют заботиться о своих стариках.

— Золотые слова, дорогой. Как ты хорошо сказал! — Мустафа покачал головой. — Даже тут заныло.

Он похлопал себя по левой грудине. Точно по карману, в котором уютно устроились чеки.

А Глеб уже открыл глаза. Взгляд сделался пристальным, требовательным.

Мустафа пригубил кофе, подцепил пальцами дольку рахат-лукума. Сунул в рот, облизнул припорошенные белым губы.

— Товар в Рязани. Отдаю на условиях «франко-склад». Подходит? — причмокиваниями гася звуки, скороговоркой произнес он.

— По-русски это называется «самовывоз», Мустафа, — поправил его Глеб.

— Ай, даже запоминать не стану, — шутливо отмахнулся Мустафа. — Если привыкну ботать по вашей фене, потеряю квалификацию. Нигде в мире на работу не устроюсь.

— Через десяток лет весь деловой мир перейдет с английского на нашу феню, поверь мне. — Глеб остался серьезным. — Триста миллиардов «русских» долларов на зарубежных счетах! За такие бабки мы заставим их перед открытием сессии на Нью-Йоркской бирже стоять «смирно» и хором петь «Интернационал».

— Лучше уж гимн СССР, — вставил Мустафа, блеснув глазом.

— Непринципиально. Но петь будут, как молодые на присяге.

Мустафа потянулся к рабочему столу. Пошарил между папками. Повернулся, положил на колено тонкую бумажку размером с визитку. Написал на ней телефон и имя.

Глеб прочел и кивнул.

Мустафа макнул бумажку в еще горячий кофе. Тонкая бумага почернела, потом растаяла без остатка.

Мустафа сунул в рот новый кусочек лукума. Потер пальцы.

— Приобщать к культуре будешь? — отвлек его от мыслей Глеб.

Мустафа легко для его мощной фигуры встал, прошел к столу.

— Гастроли иранского театра. — Он вопросительно посмотрел на Глеба.

— Замечательно.

— Даю две персонально для тебя. И еще пару при условии, что одна из них достанется красивой девушке.

— Принимаю. — Глеб с готовностью улыбнулся. — Коротко стриженная блондинка с нетрадиционной ориентацией пойдет?

Мустафа посмаковал вкус лукума на губах и кивнул, по-кошачьи прищурившись.

— Учти, придет с подругой, — предупредил Глеб. — Консерваторской йехуди[22]. Девка на это дело просто бешеная. Воюет на два фронта, как Гитлер. За последствия не отвечаю. Затрахают до смерти — на меня Хусейну не жалуйся.

Мустафа громко рассмеялся, закинув крупную породистую голову.

Он вернулся к столу с ярко раскрашенными пригласительными билетами. Глеб уже успел встать.

— Так рано уходишь? Мы же не посидели совсем! — На лице Мустафы проступило неподдельное разочарование.

— Извини, друг. Волка ноги кормят.

Глеб взял билеты, звонко треснул ими, как колодой карт. Заговорщицки подмигнул Мустафе.

— В субботу культурно отдохнем.

Мустафа закинул голову и вновь издал призывное ржание застоявшегося жеребца.

* * *

Глеб сидел на скамейке Тверского бульвара за спиной у серого Есенина. Гранитный поэт на дождь не реагировал. А Глеб довольно щурился, когда крупные капли мороси, сорвавшись с черных веток, шлепали по закинутому лицу.

Шины машин катили по влажному асфальту с ласкающим ухо шелестом. Крупные не размокшие катышки песка чуть слышно поскрипывали под ногами редких прохожих. Осень входила в город на цыпочках, оставляя за собой мелкие лужицы, как девчонка, выбравшаяся из холодного пруда.