По степи шагал верблюд - Йана Бориз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не всегда жизнь поворачивалась к ней заплатками: из своих семнадцати Айсулу пять лет прожила в сказке. Это годы, когда Рахима упросила богатого мужа забрать к себе сестренку, чтобы та ходила в школу. Он согласился, нежадный попался муженек сестрице. Айсулу купили собственные учебники и тетрадки, новые платья, теплую шубку и валенки. Она жила в чудесном доме с деревянными полами, сытно ела каждый день, спала на мягкой перинке. Требовалось от нее лишь одно – хорошо учиться. Правда, еще помогать на кухне и следить за курами, но это совсем чепуха, тем более что она сама вызвалась. В то время счастье не влезало в неизбалованную девчоночью душу и выливалось песней. Просыпаться утром, бежать по гладким половицам к окну, раздергивать тяжелые занавески, вдыхая вкусную известковую пыль. Потом плеснуть в лицо из медного умывальника, где краник нужно подтолкнуть вверх, чтобы полилась тепловатая струйка, совсем слабая, зато своя собственная, чистая. А у отца все умывались из общего таза: кто первым успел, тому свежая вода и достается, остальным – с запашком, грязной мыльной пеной. После умывания она бежала в курятник и там начинала петь, соревнуясь с горластым петухом. Приносила ведро из колодца и пела, выметала мусор и пела, насыпала зерно и пела. Каждому яичку доставался куплетик. Домой возвращалась улыбчивая, радостная, с полным лукошком теплых шершавых яиц и сеном в волосах, кидалась целовать-миловать племянников, если те проснулись, тыкаться носом в их тугие вкусные щеки.
Старший сын Рахимы – бутуз Амангельды – смешно переваливался на косолапеньких ножках, но не отставал от Айсулу, и в огороде умудрялся вымазаться, и в птичник забредал, на горе всем гусям и курам. Малолетняя тетушка стала для него лучшей подружкой-нянькой; напевая ему колыбельные, она и выучила слова взрослых песен. Младшая племяшка Саулетай никого, кроме матери, не признавала, хныксой уродилась и капризницей. Но это у нее в отца, тот тоже своей матушке в рот смотрел, самый вкусный кусок для нее откладывал и советоваться приходил по любому поводу, пока та дышала. Айсулу важную бабку немного побаивалась, а зря. Хмуробровая торжественная аже[72], обвешанная шолпами-бубенцами[73], услышав однажды ее голос, не только похвалила, но и подарила гребень, а еще велела петь на кухне, пока еда готовилась. Чтобы не обижать пожилую женщину, Айсулу пела, когда заставала ту в одиночестве, а если рядом толклись дочери или слуги, то все‐таки выбирала птичью компанию. Так и запомнился ей дом Рахимы местом, где льется песня, а не слезы. А потом случилась революция, семья бая уехала в Китай, а она вернулась к отцу.
Аул их не был настоящим поселением, скорее зимовкой: всего пять хлипких глинобитных домиков и десяток юрт. Старики, а теперь и ее отец, жили на этом месте круглый год, а те, кто приставлен к скотине, кочевали вдоль речки Аягуз, вокруг Алаколя и Балхаша, дозволяя скотине наедать тучные бока. Кони, верблюды, овцы – главное богатство кочевника. Братья не отличались хозяйственной сметкой: то у них молодняк терялся, то хвори на скот нападали – в общем, из долгов не вылезали. А лишний рот при таких обстоятельствах никого не обрадует. Вот и решил отец выдать ее замуж, закрыв тем часть долгов. Соответственно в женихи ей достался заимодавец отца – черный Идрис, загадочный человек, небедный, но старый, далеко за пятьдесят. Две старшие жены жили порознь, вдали от Балхаша, их здесь ни разу не видели. Ей предстояло стать третьей, молоденькой – токал[74], может быть любимой, как это часто случалось с младшими женами – игрушками избалованных стариков. Впрочем, какая разница? Ей все равно страшно похоронить себя в его пугающих объятиях, а чем чаще станет досаждать ласками, тем хуже.
Биография черного больше походила на роман. Айсулу толком ничего не знала, но люди говорили, что родился он чуть ли не в самом Санкт-Петербурге, в богатой семье, потом его отца сослали в степь за какие‐то преступления, а когда сын вырос, то сначала водил дружбу с контрабандистами, затем служил в армии белого царя. И дослужился якобы до высоких званий, но тут грянула революция. По-русски он разговаривал как золото-погонный генерал – она один раз в гостях у мужа Рахимы такого видела, – по‐китайски тоже умел, ну и по‐казахски, само собой. Может, и другие языки знал. Глаза у него, хоть и старые, горели зелеными огоньками из‐под черной шапки. Всегда только в черном – в холод и в жару, и конь всегда той же масти – вороной. Когда Идрис приезжал в аул, будто черный коршун спускался с ветки.
Поначалу Айсулу надеялась, что ему не понравится молодая глупая девчонка, даже рожи дурацкие строила, когда встречалась с ним, но нет, согласился на отцовский торг – принять жену в уплату долгов.
Вообще‐то Айсулу не теряла надежды, в каждой истории искала ниточку, чтобы нацепить на нее крючок надежды и помечтать, даже в плохом. На днях к отцу наведались басмачи: им он тоже задолжал. Повздорили, угнали верблюдов. И тут она, грешным делом, обрадовалась: думала, старик осерчает и заберет слово, данное Идрису. Он ведь почему дочку предложил? Потому что не хотел со скотиной расставаться. Если бы Идрис отказался от невесты, пришлось бы отцу лошадей и верблюдов отдавать, а они нужнее, чем девчонка. Если не станет скотины, то вроде и нечего бояться, можно и дочь пожалеть. Так она представляла себе этот безотрадный поворот, надеялась кинуться в ноги брату, попросить заступничества, уломать женгешек, чтобы подсобили дружным плачем. А назавтра невесть откуда заявились красноармейцы и привели весь скот назад: у них стычка произошла с басмачами, те удрали, а скотину оставили. Вот и снова не удался ее кривобокий план.
В тот день пастухи встретили красноармейцев испугом, а верблюдов неприкрытой радостью.
– Ай ты мой хороший, мой славный Сарыкул! – приговаривал отец, обнимая могучую шею палевого верблюда, драный халат трещал под мышками, не стоило так руки‐то задирать. – Ты зачем ушел далеко от дома? Ты меня напугал.
– Агай, расскажите, сколько было разбойников, – попросил один из бойцов, кажется,