Жизнь - Кит Ричардс

Если бы лонгплеев не существовало, вполне вероятно, ни Beatles, ни мы не протянули бы больше двух с половиной лет. Ты должен был постоянно сжимать, упрощать то, что ты хотел сказать, и все ради ублажения дистрибьюторов. В противном случае радиостанции это бы не поставили. Дилановские Visions of Johanna – они стали прорывом. Наша Goin' Home длилась одиннадцать минут. “Сингл из этого не сделать. Насколько можно удлинить звучание, расширить формат? Вообще такое реально?” И вот это был главный эксперимент. Мы сказали: не вздумайте ничего резать, либо она выходит в таком виде, либо мы с вами прощаемся. Нисколько не сомневаюсь, Диланом двигало то же самое в случае Sad-Eyed Lady of the Lowlands и Visions of Johanna. Песня разрослась. Будут ли люди вообще столько слушать? А если за трехминутным лимитом она перестанет держать внимание слушателей? А если мы потеряем свою аудиторию? Но нет, все всё приняли. Можно сказать, мы с Beatles сделали альбом главным музыкальным носителем и приблизили смертный час сингла. Он сошел со сцены не сразу – без хитовых синглов никто бы не обошелся. Но все это раздвигало твои границы, причем ты сам об этом даже не подозревал.

И поскольку ты ежедневно на сцене, иногда по два-три шоу за день, идеи бьют ключом. Одна приводит другую. Ты можешь плавать в бассейне или трахать свою женщину, все равно где-то в глубине мозга ты перевариваешь аккордовую последовательность или какой-то другой элемент песни. Абсолютно неважно, что творится вокруг. В тебя могут палить из пистолета, а у тебя все равно вспыхивает: “О! Вот это будет переход!” И ничего не поделаешь – уму это неподконтрольно. Стопроцентно подсознательно, бессознательно, назовите как хотите. Так что, с ведома или без, твой радар всегда работает, и ты его не выключишь. Слышишь обрывок разговора с того конца комнаты: “Я тебя больше выносить не могу…” – и это песня. Оно вливается в тебя само. И еще одна вещь по поводу авторства: когда ты про себя это замечаешь – чтобы насобирать сырье, начинаешь превращаться в наблюдателя, начинаешь отстраняться. Ты постоянно начеку. Эта способность оттачивается в тебе с годами – подсматривать за людьми, за тем, как они реагируют друг на друга. Из-за чего немного превращаешься в эдакого постороннего. Вообще-то не следовало бы заниматься такими вещами. В сочинителе песен есть что-то от вуайериста. Начинаешь глядеть по сторонам, что ни увидишь – в песню все сгодится. Избитая фраза, но ее же и выбираешь. И думаешь: невероятно, что никто до сих пор это не использовал! К счастью, фраз на свете больше, чем сочинителей, ну почти.

* * *

Линда Кит – она была первой женщиной, разбившей мне сердце. По моей собственной вине. На что напрашивался, то и получил. Она запала мне в душу с первого взгляда – глубоко-глубоко, со всеми ее ужимками и движениями, когда я сидел на другом конце комнаты, смотрел, и чувствовал в себе жгучую тягу, и думал, что это девушка совсем не моего калибра. По первому времени я иногда сильно робел перед женщинами, с которыми оказывался рядом, потому что это были сливки общества, а я на их фоне ощущал себя подзаборной швалью. Я не верил, что эти прекрасные особы захотят со мной даже поздороваться, не говоря уж о том, чтобы лечь в постель! Линда и я познакомились на вечеринке, которую устроил Эндрю Олдхэм, – вечеринке в честь какого-то забытого сингла авторства Джаггера – Ричардса. На той же вечеринке Мик впервые встретил Марианну Фейтфулл. Линде было семнадцать – сногсшибательная красавица, смоляные волосы, идеальный образ для 1960-х: победоносная куколка в джинсах и белой рубашке. Она красовалась на обложках, работала моделью, ее снимал Дэвид Бейли[115]. Не то чтобы ее привел на вечеринку какой-то специальный интерес. Ей всего лишь хотелось потусоваться, выбраться куда-нибудь из дома.

В нашу первую встречу с Линдой я был просто в шоке от того, что она захотела со мной уйти. Еще одна девушка, которая меня склеила. Это не я ее, это она меня тогда уложила. Направилась прямиком в мою сторону. При этом я абсолютно, по уши влюбился. В общем, мы притягивали друг друга. И вторым сюрпризом стало то, что я был ее первой любовью, вообще первым парнем. Ее энергично обхаживала масса всякого рода мужиков, но она их посылала. По сегодняшний день не могу этого понять. Линда была лучшей подружкой Шилы Клайн, тогдашней почти жены Эндрю Олдхэма. Эти юные еврейские красавицы были влиятельной фракцией в богемном мире Западного Хэмпстеда, который на пару ближайших лет стал моим – вместе с Миком – местом обитания. Жизнь этого общества вращалась вокруг Бродхерст-гарденз в Западном Хампстеде, недалеко от штаб-квартиры Decca Records и нескольких заведений, где мы иногда играли. Отец Линды, Алан Кит, работал на Би-би-си, сорок четыре года вел программу под названием “Сто ваших лучших мелодий”. Ее воспитывали в достаточно вольной манере. Она обожала музыку, джаз, блюз – вкусы у нее здесь, кстати, были пуристские, и Rolling Stones она тогда недолюбливала. И потом тоже – может, даже сейчас. По юности она часто тусовалась в черном клубе под названием Roring Twenties и шлялась по Лондону босиком.

Stones играли каждый вечер, мы вечно были в разъездах, но каким-то непонятным образом, пусть недолго, мы с Линдой умудрялись вести совместную жизнь. Мы обитали на Мейпсбери-роуд, потом на Холли-хилл с Миком и его подружкой Крисси Шримптон и потом снова одни на Карлтон-хилл, в квартире, которую я купил в Сент-Джонс-Вуде. Комнаты так и остались голыми: все сваливалось кучами у стен, на полу лежал матрас, вокруг валялось много гитар и стояло пианино. Несмотря на это, мы жили почти как семейная пара. Мы поначалу передвигались на метро, пока я не купил Линде “Ягуар” – Jaguar Mark 2, – где имелся чемоданчик – проигрыватель для сорокапяток, на котором она продолжала не слушать Rolling Stones. Мы уезжали в Челси и просиживали вечера в Casserole, Meridiana и Baghdad House. Ресторан, в который мы ходили в Хэмпстеде, до сих пор стоит – Le Cellier du Midi, – и наверное, меню у них за сорок лет тоже не поменялось. По крайней мере снаружи он выглядит точно так же.

Со всеми моими долгими отлучками наш роман был обречен – конечно, из-за непонимания в первую очередь, непонимания того, как жить этой жизнью, для которой ни у кого в тот момент не было готовой инструкции, по крайней мере ни у кого, кого я знал. Все мы были очень молоды и соображали, что делать по жизни, прямо на ходу. “Пока, любимая, уезжаю в Америку на три месяца”. А в это время у всех все меняется. Взять хоть мою встречу с Ронни Беннетт, с которой на гастролях я провел больше времени, чем с проводил с Линдой. Мы медленно отдалялись, весь процесс занял года два. Мы по-прежнему жили вдвоем, но в ту пору Rolling Stones выпало дай бог десять дней выходных за весь трехлетний период. Мы с Линдой все-таки умудрились выкроить один короткий отпуск на юге Франции, хотя Линда и вспоминает его как свой побег из Лондона, устройство официанткой в Сен-Тропе и меня, который примчался следом, поселил ее в гостиницу и уложил в горячую ванну. Кроме того, Линда начала слишком активно принимать наркотики. Неодобрение из моих уст, конечно, звучит смешно, но я правда тогда этого не одобрял.