Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Прошло больше недели, а мои мысли все еще крутились вокруг принца Генриха. Просыпаясь, я сразу говорил себе: «Вот сейчас няня разбудила его и наряжает в красивые одежды». Шел на улицу играть и бубнил: «А у него во дворце целые залы забиты игрушками».

В сущности, я не сильно ошибался. Сразу после рождения венценосному младенцу выделили личную свиту. В нее входили три священника, хранитель печати, парламентский пристав, кроме того, наследнику служили игрушечных дел мастера, хранители винных погребов и пекари. В Вестминстере был отведен особый зал для его будущих заседаний.

Я носился с приятелями по грязной городской улице, когда мир моих фантазий разбился вдребезги.

— Принц помер, — сказал в тот туманный сырой день мой дружок Роб, шмыгнув носом.

Здоровяк Роб жил по соседству, в третьем доме от нас. Помню, что кончик вечно сопливого носа у него горел, как свеча, а щеки были усеяны прыщами.

— Что? — пораженно спросил я, забыв ударить по мячу.

— Говорю же тебе, он Богу душу отдал. Новый принц…

Воспользовавшись моим замешательством, Роб ловко завладел кожаным мячом.

— Что? Что? — Уже не обращая внимания на игру, я бежал за приятелем, тупо повторяя одно и то же.

— Да помер принц! В чем дело? Ты оглох, что ли?

Крепкие ноги Роба завязли в грязи, и, остановившись, он недовольно глянул на меня. Я заметил, как припухли его обмороженные руки. На пальцах краснели трещинки.

— Почему?

— Почему? — передразнил он меня с заслуженным презрением. — Потому что Господь так захотел. Дурачина!

Он с силой бросил в меня мяч, и я задохнулся, получив удар в солнечное сплетение.

Ответ Роба прозвучал жутко. Много позже я узнал, что такое объяснение долго не давало покоя королю.

* * *

Король не поскупился и устроил сыну поистине роскошные похороны. На освещение одного только похоронного катафалка пошло огромное количество свечей. Принц Генрих в возрасте пятидесяти двух дней от роду упокоился в Вестминстерском аббатстве — там, где еще совсем недавно слышались возбужденные крики тех, кто смотрел на устроенные в честь наследника праздничные рыцарские турниры.

* * *

Странно, что Гарри описывает смерть первенца с почти римским стоицизмом, словно в смятении перенес мифологическое настроение на событие, произошедшее в действительности. Это было совершенно не похоже на него, обычно столь бурно выражавшего возмущение.

На следующее утро я и думать забыл о необузданности людей и меня абсолютно не волновало то, как они поступят с обрывками моей одежды. Ибо мне пришлось заниматься устройством похорон — в то самое время, когда мы разыгрывали миф о древнегреческом герое, принц Генрих умер в своей колыбели. Мой Геракл не сумел победить змей (их послала вовсе не языческая Юнона, а кто-то другой), которые покусились на его жизнь.

Если бы он остался жить, то ныне ему исполнилось бы тридцать пять лет.

* * *

Именно тогда в наших с Екатериной отношениях возникла трещина. Ее горе вылилось в смирение и обреченность, полную покорность воле Господа. Она посвятила все свое время строгим молитвам и многочисленным религиозным обрядам, приобщилась к той ветви францисканского ордена, что проповедует умерщвление плоти всем своим приверженцам. Это обязывало носить под одеждой грубое рубище, терзающее тело, соблюдать строгие посты и часами молиться. Апологеты ордена жили «в миру», хотя их дух обитал уже в высших сферах.

Я же вернулся к занятиям пусть бренным, но необходимым. Духовные бдения, точно воронка, засасывали королеву, и то, что происходило с ней, пугало и отталкивало меня. Мне подумалось: в аскетических, подавляющих плоть ритуалах можно потерять себя… А мне следовало обрести прежнюю крепость, снискать благодать Божию. Мои деяния, конечно, оставляли желать лучшего; я еще не начал войну против врагов Христа (и недругов Англии).

* * *

Мне помог Уолси, в котором я тогда нуждался более, чем прежде. Помимо своей непосредственной церковной службы он отлично разбирался в мирских делах и досконально знал законы, управляющие людьми. Каким же был земной мир, открывавшийся перед нами, подобно бонбоньерке с соблазнительными цукатами?

Священная лига — папский альянс против Франции — жаждала присоединения к ней Англии. Его Святейшество издал документ, в коем обещал признать меня законным королем Франции, если я покорю Париж. Максимилиан, император Священной Римской империи, заявил, что готов выступить вместе со мной на поле брани.

Я мог занять свое место на этой арене, преследуя забытую мечту властителей моей державы: полностью покорить Францию. Возможно, именно этого ждал от меня Господь — но я не оправдал Его чаяний. У меня были обязанности перед государством, которые я, король, должен был исполнять столь же верно и беспрекословно, как рыцарь круглого стола — повеления Артура. Увиливание от долга означало позор и трусость. Ведь Англия некогда почти завоевала Францию, нам подчинялись ее обширные владения. Генриха VI даже короновали в Париже как французского короля. Но это случилось почти сто лет назад, в 1431 году. За это время, пока мою родину терзали междоусобицы, французы восстановили свои силы и мало-помалу отобрали назад почти все наши завоевания, и теперь мы располагали лишь скромной крепостью в Кале с ее плачевно мизерными окрестностями — девятимильной полосой побережья, протянувшейся всего на дюжину миль.

Надеюсь, Господь вновь одарит меня благосклонностью, если Франция падет перед нашим натиском. Я почти уверился в необходимости войны.

* * *

Мои придворные и советники в большинстве своем не разделяли моих убеждений. Они не ведали о моем стремлении вернуть расположение Бога и возражали против военного похода. Отец избаловал их, не затрудняя вмешательством в сложные иноземные дела, и, как все удобно устроившиеся люди, они не хотели нарушать привычно спокойный ход жизни. В конце концов именно отцовские служаки возобновили за моей спиной мирные переговоры с Францией. Отцы церкви — Рассел, Фокс и Уорхем, эта ратующая за мир троица, — продолжали неизменно перечить мне и проповедовать прописные истины, талдыча о бессмысленности, дороговизне и греховности войны. Мою сторону приняли титулованные члены Совета — Говард, граф Суррей, де Вер, граф Оксфорд и лорд верховный адмирал, для которых война являлась raison d’être[33]. Однако церковь упорно стояла на своем, и даже ученые мужи (коих я сам пригласил из Европы и всячески поощрял их труды, желая придать гуманистический лоск моему двору!) откровенно выражали несогласие со мной. Эразм, Вивес, Колет несли полную околесицу и писали всякий вздор вроде «любой, кто идет на войну ради амбиций или из ненависти, сражается под знаменем дьявола».