Перекресток волков - Ольга Белоусова

— Их?

— Папу и Малыша, нашу собаку. Он там, во дворе.

Волк кивает. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, он дружил с Борисом. И единственное, что он может сейчас сделать для мертвого друга, — это похоронить его.

Они вырывают во дворе могилу. Неглубокую, потому что земля твердая, как камень. Идет дождь, и непонятно, плачет Лина или же она оставила это право небу. Звук дождя — как прощальное слово, произнесенное над могилой человека и собаки.

Острый слух волка улавливает чей-то болезненный крик. Он бросается к дому. Это кричит Эдвард.

— … Не надо… пустите… Том, где же ты… Том!

— Тише, Эдди, тише. Я пришел. Ничего сейчас не говори. Не трать силы, ты еще слишком слаб.

Мальчик открывает глаза. В них боль и страх.

— Все погибли, Том… Все-все… Мама, папа, Мэтьюс, Ирэн… Они знали, что это должно случиться… Они специально отправили меня встречать тебя. Чертова твоя охота, Том!

Эдвард всхлипывает, потом снова говорит — быстро, почти неразборчиво.

— Я вернулся… адом горит… дверь подперта бревном… И крики, крики… Я хотел помочь, правда, хотел… ты мне веришь? Мамочка… мама! Люди спустили собак. Оказывается, это страшно, Том, когда на тебя охотятся… Я плохо дрался, Том… Ты никогда не учил меня защищаться от людей…

Волк вытирает его лицо, горячее и мокрое от слез.

— Теперь все будет хорошо, Эдди. Мы найдем свое племя и будем жить с ним. Я позабочусь о тебе, обещаю.

— У меня волчья лихорадка, да?

Том отводит глаза.

— Дурак! Дурак… — мальчик тяжело поднимает руку к перебинтованной груди. — Это ты виноват…

— Я?!

— Где он?

— Кто?

— Талисман!

Лина достает из кармана тонкую серебряную цепочку. Я знаю, что она холодна, как лед. И молодой волк это тоже знает. На секунду мне кажется, что Клык вспыхивает молочно-красным. Предвестник крови. Он всегда приходит с чьей-нибудь смертью.

— Это было на шее твоего брата. Я сняла, чтобы не потерять, и забыла.

— Откуда? — растеряно шепчет Том.

— Мне дал его Мэтьюс, — тихо отвечает Эдвард. — Сказал, что это должно принадлежать тебе, что его принесли специально для тебя… что Клык тебя выбрал… выбрал тебя, и мама умерла… Причина и следствие… ты учил меня всегда искать причину… Значит, ты виноват?.. Ты виноват…

— Нет, Эдди! — возражает Том, понимая, что в какой-то степени брат прав. — Нет, я не хотел! Правда!

Тот не слушает, бормочет, как в лихорадке:

— …Я дрался и проигрывал… Я попросил помощи у Клыка. Он дал мне Силу в обмен на мое будущее волка… Он спас меня, не знаю, не помню, как, но спас… Я пришел сюда, потому что знал, что ты дружишь с этим человеком, Борисом. Где ты был так долго?..

— Я… я убивал…

— Ты теперь волк?

— Да.

— Я завидую тебе, Том.

— Прости.

— Я умру…

— Нет! Я клянусь, нет!

— Это же лихорадка… ты забыл?

— Я не дам тебе умереть!

— У меня нет Силы… Совсем нет, я чувствую… Меня не возьмут в племя…

— Возьмут, Эдди. Я никогда не оставлю тебя. Ты разве забыл, что мы — одна семья?..

Но мальчик уже спит. И тихонько плачет Лина.

Том молчит, теребя тонкую цепочку. Я почти слышу его мысли. Он зовет богов. Любых, волчьих и человеческих. Всех. Но боги так и не придут…

Тьма и свет. Возвращение…

Бэмби сидел, обхватив себя руками, словно пытался согреться.

— Этот мальчик, Эд, он твой дядя, да?

— Да. Он — отец Лизы.

— А где он сейчас? Он ни разу не приходил к вам в дом.

— Эдвард где-то в городе. Лина говорит, должен скоро вернуться.

— У них были хорошие отношения с твоим отцом?

— Конечно, хорошие, — я в недоумении посмотрел на Бэмби. — Если ты еще не заметил, то моего брата назвали в честь дяди.

— А тот кулон? Клык? Это его ты носишь сейчас? Это память об отце?

Эти слова обожгли мне сердце. В который уже раз я подумал, что ношу на шее убийцу своего отца.

— Это наследство Белого Волка. Говорят, когда старая ведунья на коленях молила бога о спасении племени, он дал ей свой зуб — свои силу и знание. С тех пор у наших волчат левый клык вырастает только в день шестнадцатилетия — как символ Силы, которую мы получаем вместе с ним. И еще говорят, что Клык впитал в себя кровавый рассвет той последней ночи. Он сам выбирает своего хозяина, и это всегда сопровождается чьей-то болью и чьей-то смертью.

— У вас много преданий, — еле слышно заметил Бэмби.

— У нас много бесполезных преданий, — возразил я. — К тому же вторая их половина придумана в оправдание первой. Мы слишком стары, чтобы хранить верность собственному Богу, и слишком искренне верим в вишневое небо, чтобы забыть о нем навсегда. Мы противоречивы и привередливы, как дети. И с нами, как и с нашими преданиями, нелегко иметь дело.

— А ты?

— Что — я?

— Ты веришь в бога?

— Странный вопрос… Верю, конечно. А ты что, нет?

— Вот уж никогда бы не подумал, что ты религиозен, — Бэмби улыбнулся.

Я коснулся Клыка, чувствуя, как он дышит в унисон со мной.

— Белый Волк спас мне жизнь. Я не просто верю в его существование, я знаю, что он существует. Но это не имеет никакого отношения к религиозности.

Бэмби задумался, потер шрам на щеке, потом переспросил на всякий случай:

— То есть ты хочешь сказать, что собственными глазами видел бога?

— Да.

— Ну и какой он?

Я немного помолчал, вспоминая.

— Высокий… наверное, очень сильный… Я имею в виду физическую силу… Он носит джинсы и белые футболки. И еще — черный рваный плащ. У него белые волосы и зеленые глаза. Он тоскует, как и все мы, — по чужому небу. И знаешь, мне показалось, что он очень устал.

— Такое чувство, что ты описываешь самого себя.

Я засмеялся.

— Нет. Нет, Бэмби, не себя, конечно. С чего ты это взял?

— Больно уж вы похожи…

— Джинсы и футболки — униформа для половины человечества и почти всех волков.

— Я не об этом… Ладно… А когда ты его видел?

— В ту ночь, когда мы умирали с тобой в лесу, помнишь?

— Еще бы не помнить, — Бэмби зябко поежился, потом скептически добавил: — И еще я помню, что у тебя была горячка…