Война - Алексей Юрьевич Булатов

– Не очень-то, если честно.

– Ну вот то, что вчера ваш солдат смеялся над тем, что люк прикручен абы как и болтается, как штурвал у корабля. Это вы еще только начали изучение этой техники, а мы тут ржали первые четыре месяца еще не над такими перлами. Одна табличка настройки ТНВД дизеля чего стоила. Я отправил ее в подарок почтой самому господину Круппу. Когда я еще думал, что это действительно смешно, а теперь я понял, насколько это грустно. Пока мы смеялись и думали, что это смешно, русские строили заводы, на которых трудились абсолютно не обученные рабочие, и эти самые рабочие производили танки днями, ночами, и скоро соотношение военной техники будет 10 к 1 или, даже хуже, 15 к 1, и не важно каким совершенством будет немецкий танк и какие у него будут орудие и броня, он не сможет подбить 10 танков, каким бы он ни был. И поверь мне, Йежи, вот этот самый танк, который вы разбираете в цехе, который не один уважающий себя немец не сможет назвать танком, будет назван лучшим танком войны.

Ох, как же Карл был прав, хотя он сейчас мне напоминал Элронда, который говорил о моих личных сильных сторонах таким тоном, что мне было крайне стыдно. И сейчас, обозвав российских рабочих рукожопыми, а именно это сравнение мне пришло в голову на перевод пришитых рук, чуть ниже плеч. Звучало это обидно, что чудо советской инженерной мысли было не в создании хорошего агрегата, а в том, что они смогли изобрести машину, которую действительно могут собирать криворукие и необученные. А Карл тем временем продолжал:

– Я поначалу думал, что все эти недочеты – это просто глупость, инженерная глупость. Но чем больше я разбирал техники, чем больше я изучал ее, тем больше и больше понимал, что это не глупость, а замысел, что советский ППШ лучше МП конструктивно, так как он рассчитан на погодные условия, которые есть в России. Что его можно уронить в грязь и, постучав по дереву, продолжить стрелять с точно такой же плохой кучностью и скоростью, с которой он стрелял до того, как его уронили. А ты попробуй урони в грязь МП: пока ты его не разберешь, и не почистишь, и не смажешь, он просто не будет нормально работать. И так во всем, в каждом орудии, в каждом узле советской техники заложено, во-первых, то, что его будут делать люди без минимального образования, и во-вторых, что эксплуатировать его будут в невыносимых условиях. И потому ППШ можно свести поезд с рельс, и, несмотря на то что он невыносимо тяжелый и очень неудобный, он крайне надежный и выполняет свою задачу. Мой коллега – оружейник Александр, мы с ним вместе смеялись над оружием, которое в начале войны начали повсеместно использовать русские. Они взяли наше немецкое ружье разработки Маузера 1918 года, увеличили мощность патрона, поставили простейший дульный тормоз. Мы смеялись, ох как мы смеялись. Пока с фронтов не стали поступать сведения, что при помощи этих ружей русские полностью выводят бронемашины и танки первых двух поколений. Да, это ружье бесполезно против красавца «Тигра» или «Пантеры», но ведь их так мало на восточном фронте. Кто мог подумать, что русские найдут выход и начнут выводить из строя танки сотнями?

Карлу уже не нужны были мое поддакивание и сочувствие. Он уже был пьян вусмерть и с трудом сидел на стуле, подперев руками голову. Карл своей исповедью убедил меня в том, что мой приход на эту войну был бесполезен. И что мне нужно искать варианты, как же все-таки сбежать из измерения. Может, попробовать подняться по лебедке? Но где взять лебедку в Родном, чтобы продолжить подъем там? Ладно, придумаю чего-нибудь. Пока что нужно уложить Карла в кровать, пусть отдыхает.

Я встал, приподнял Карла за плечи и повел его к кровати, он подчинился, но посредине комнаты он вдруг встал, выпрямился и, глядя мне в глаза, произнес:

– Мы проиграли эту войну? Мы ее проиграли, Йежи! Я когда-то читал русского адмирала Ушакова про Русско-японскую войну, он писал: «война “макаков” с “кое-какими”! Я скажу, что сейчас идет война перфекционистов с кое-какими, и кое-каки победят! Нам не одолеть их, Йежи, нам не одолеть их!

Он упал на мое плечо и в голос зарыдал, мне, конечно, больше хотелось открутить ему голову, потому что он, упомянув нашего адмирала, назвал и меня лично «кое-каком». И были бы, может, мы в другом месте в другое время, я бы поспорил с ним, но сейчас это было бесполезным. И я продолжил тянуть Карла до кровати. Он подчинился, но вдруг, сев на кровать, он заржал и сказал:

– Вот поверь мне, Йежи, русские никогда не смогут делать хороших гражданских машин, но всегда будут лидерами по производству военной техники. Они хороши в изготовлении топоров, но отвратительны в производстве астролябий, – сказал Карл и, завалившись на спину, отрубился…

Я вышел из комнаты Карла с острым желанием сбежать в Родное как можно быстрей. Находиться тут на военном заводе было для меня невыносимой мукой. Я не мог смотреть на этих немцев без содрогания, меня бесили их слова, когда они ругали СССР и русских, и в то же время мне было их невыносимо жалко, потому что я понимал, какое жестокое разочарование ждет их уже в следующем году. И прозорливость молодого инженера Карла Бенца, который уже сейчас понимал, что немцы проиграли войну, меня поражала, хоть слова, которыми он описывал, и ранили в самое сердце. Я вышел в цех, где на меня практически налетел Ганс:

– Ты где был, Йежи?

– Я был в комнате у Карла, – ответил я ему.

– Ага, и как он?

– Он пьяный в хлам, до завтра работать не сможет.

– А завтра у нас выходной, так что как раз в себя должен прийти. Почему он напился посредине рабочего дня?

– Ой, да он что-то бредит. Сходит с ума от советской техники, говорит, что русские нас победят, в общем, у него депрессия.

– Видимо, нужно писать рапорт, чтобы его отправили в отпуск, а еще лучше – на передовую, – зло сказал Ганс. – Не хватало еще тут в тылу панических настроений.

– Да-да, так и есть.

– Кстати, Август вызвался найти нам мясо для шашлыка, ты в доле?

– Конечно, а когда шашлык будет?

– Ты что, я же сказал: завтра выходной. Пойдем на ту полянку и устроим себе праздник. Август уже ушел на поиски, собрав с нас деньги.

– Ну,