Магистр - Дмитрий Дикий

Ли Хунчжан посмотрел на юного органиста очередным долгим и каким-то морщинистым взглядом. Органист помотал головой: «Я никому не скажу, мне неинтересно». Тогда Ли дал ему записку, где значилось краткое: «Аудиенция у Великой Будды». И Винсент пошел к императрице Цы Си.

Императрица потратила битый час на общие расспросы, разговоры и прочие церемонии, и Винсент за это время успел как следует разглядеть ее покои, подумать о происходящем и преисполниться ожидания. В конце беседы Великая Будда мановением руки с бесконечными ногтями, упрятанными в острые изукрашенные чехлы, выгнала челядь и попросила мальчика о срочной услуге. Вот так новости. Мальчик ответил, что будет счастлив выполнить любую просьбу повелительницы империи.

Нужно было проникнуть к Николсону. (Винсент внутренне усмехнулся: хорошо, что в соглашении не участвовало больше дипломатов – на всех его бы не хватило.) Повторился разговор с Ли Хунчжаном, только с Цы Си было куда тяжелее – одно неверное движение, и сам будешь молить о казни «тысяча кусочков». Не то чтобы Ли был намного мягче: просто он был мужчина, а значит, более предсказуем. Но, к счастью, и императрице не потребовалось ничего судьбоносного. Некогда Николсон пообещал ей редкую греческую камею с уникальными магическими свойствами, но, явившись в Пекин, привез… диадему, уверяя, что камею увел у него из-под носа какой-то музей. Надо проверить – не скрыл ли коварный англичанин желанную ценность, не готовится ли перепродать ее куда-нибудь.

Еще через пару часов Винсент принес императрице желанную камею. Не копию, как в случае с письмом Извольскому, – оригинал.

– Как ты это сделал?

– Влез, взял, ушел, – ответил юный органист.

– И что будет?

– Ничего, – ответил мальчик. – Оставил хозяину записку по-китайски. Написал, что надо выполнять обещания.

Тогда-то императрица Цы Си и даровала Винсенту Ратленду золотую пайцзу Хубилая (продав ее, Агнес Корнуолл купила себе дом в городе Уитби, серебряный молочник и многое другое).

Но суть ночного приключения заключалась не в этом и даже не в том, что Винсент, явившийся в монастырь под утро, был встречен отцом Иоахимом и с ходу отправлен в карцер. Дело в том, что историю похождений той ночи он пересказал своим сановным заказчикам не полностью. И именно то, что он не рассказал, помогло ему уже в 1907 году свести Извольского и Николсона в Петербурге для заключения англо-русского соглашения, позволившего составить Тройственный союз, вошедший в историю как Антанта.

Читатель, подготовленный завихрениями воображения, захлестывавшими на протяжении нашего повествования невинных людей – то гипнотизера Садко, то журналиста Дикого, то португальского короля Карлуша, а то и лондонскую ночную пташку, уже не удивится, если мы скажем, что после встречи с Агнес главной мыслью Винсента Ратленда была вот такая: «Там. Все есть там». Мы сталкивались с агрессивной тьмой в Синтре и с ходом, приведшим героя сначала из Португалии в Москву, а потом из Москвы на остров Великая Британия, и неизбежно поняли, что это за «там». Туда ведут странные ходы.

Да полноте, ведут ли они куда-либо? Винсент уже знал, что ведут. Недаром с удручающей периодичностью видел он в забытьи непонятный и ненавистный город, обсидиановую башню-сталагмит, мощенные хрустальными полусферами улицы и острых желтых птиц. Если он настоящий преобразователь, а не просто способный шарлатан, набравшийся приемов в путешествиях по Китаю и знаний в книжных штудиях, он должен соединить способность входить туда со способностью использовать ту реальность как… управляющую.

Это не «параллельный мир», думал Винсент, перемещаясь по своей обычной ломаной траектории – от окна к письменному столу, от стола к камину и опять к окну. Кабинет у него был большой, и путешествовать по нему было удобно. Но этой ночью сторонний наблюдатель (буде нашелся бы смельчак, чтоб прильнуть к окну одинокого дома посреди обширного поместья), наверное, сравнил бы человека, мерившего шагами в ночной комнате неравносторонний треугольник, с запертым в клетке зверем. Время утекало, выходило, ослабляло его. Он не мог помочь даже себе, своей немеющей руке… Если он войдет туда снова, что он найдет для Агнес? Панацею? Пещеру Аладдина? Пещеры хранят золото, это он уже знал, – бесполезное золото, а не снадобья.

«Нет, – понял он. – Не поможет и снадобье. Я должен поднять ее усилием воли, наложением рук. Вот что должно произойти. Надо стереть чертовы слепые пятна, воздействовать на всех без исключения. На себя, на Агнес, на ее сына». Главное правильно поставить задачу, и задача наконец-то была сформулирована правильно. Поэтому будущий магистр быстро собрался: проверил стилет, положил во внутренний карман глухой черной куртки, напоминающей китайскую, гнутую серебряную фляжку с таинственным содержимым (мэтр де Катедраль мог бы им гордиться) и отправился к месту, через которое собирался войти «туда». Там, на лужайке перед колледжем Всех Душ, в тени, падавшей от его стен и крыши, он и вышел в Англии, явившись из России. «Управляющая реальность – Ур, – почему-то подумал Винсент о той земле. – Пусть будет Ур, как у шумеров[127], надо же как-то называть это «там». Имя важно». Вот и все, что он знал о «там», помимо приключения с гиптской царевной, Черным Пятном и матерью золота, но дальнейшее собирался узнать немедленно.

* * *

Представьте, что вы летите над спящим городом и озираете его с высоты. Вы скажете, город на то и город, чтобы никогда не спать. В любом городе должны быть круглосуточно работающие харчевни и заведения сомнительного толка, куда путник мог бы постучаться в любое время суток. Это справедливо для больших городов. Но тот город, над которым мы с вами летим, не очень большой и очень старый. Конечно, он полон шумных студентов и меланхоличных профессоров, а известно, что и те, и другие любят занимать свои ночи – кто весельем, а кто грустью, но есть такой час, когда затихает и первое, и второе. Утомляются студенты, сникают профессора. И даже если кто-то из них все-таки встречает предрассветный час при свете свечи, масляной лампы или лампы электрической, то и он, считайте, спит. В любом случае видит сны.

Вы медленно опускаетесь, приближаетесь к одному освещенному окну и видите, что в подобном состоянии утомленного полусна находится и уже знакомый нам мэтр Э. де Катедраль, загрустивший в пустой лаборатории настолько, что решил покинуть ее и вернуться в кабинет. Мэтр, чувствительный к наблюдаемому миру, как и положено алхимику, во всем видящему знаки, при помощи которых Создатель говорит с творением, ощутил еле уловимую странность в воздухе. Уж слишком недвижно было за окном. Слишком темно даже для безлунной ночи.