Так говорил Заратустра - Фридрих Ницше

„Вот я умираю и исчезаю, — таковы были бы слова твои, — и во мгновение ока обращусь в ничто. Души так же смертны, как и тела.

Но связь причин, в которую вплетен я, вновь возвратится и вновь создаст меня! И сам я — одна из причин Вечного Возвращения.

Я возвращаюсь — вместе с этим солнцем, с этой землей, с этими орлом и змеей — не для какой-то новой, или лучшей, или похожей жизни:

— я вечно возвращаюсь к этой же самой жизни как в самом великом, так и в самом малом, чтобы снова учить о Вечном Возвращении всех вещей,

— чтобы вновь сказать слово мое о Великом Полудне земли и человека, чтобы снова возвестить людям о Сверхчеловеке.

Я сказал слово свое и гибну во имя его: так хочет вечный жребий мой — я погибаю как провозвестник!

Настал час, когда гибнущий и идущий к закату своему благословляет сам себя. Так кончается закат Заратустры“».

Сказав слова эти, звери умолкли и ждали ответа Заратустры: но он не заметил, что прекратились их речи. Подобно спящему, тихо лежал он с закрытыми глазами, хотя и не спал, — ибо беседовал он с душой своей. И тогда змея и орел, видя, что осенило его молчание, почтили великую тишину, окружавшую его, и осторожно удалились.

О душа моя, я научил тебя говорить «Сегодня», и «Некогда», и «Прежде», и научил водить хороводы по всем «Здесь», «Туда» и «Там».

О душа моя, из всех закоулков я вывел тебя и очистил от пыли, паутины и сумрака.

О душа моя, я смыл с тебя мелкий стыд и ложную добродетель и убедил стоять обнаженной перед очами солнца.

Бурей, имя которой — дух, бушевал я над волнующимся морем твоим; все тучи я разогнал над тобой и задушил душителя, который зовется «Грехом».

О душа моя, я дал тебе право говорить «Нет», как говорит это буря, и говорить «Да», как открытое чистое небо: ты спокойна теперь, словно свет, и проходишь через все бури отрицания.

О душа моя, я возвратил тебе свободу над всем созданным и несозданным: и кто знает, как знаешь ты, наслаждение будущим?

О душа моя, я научил тебя презрению, но не тому, что приходит, подобно червоточине, а великому, любящему презрению, которое тогда любит больше всего, когда больше всего презирает.

О душа моя, я научил тебя убеждать так, что убеждаешь ты и самые основания: подобно солнцу, убеждающему море подняться до высоты его.

О душа моя, я снял с тебя всякое послушание, коленопреклонение и подвластность, я дал тебе имя «Отвращение бед» и «Судьба».

О душа моя, я дал тебе новые имена и игрушки и назвал тебя: «Судьба», «Круг кругов», «Пуп времени» и «Лазурный колокол».

О душа моя, твоему царству земному дал я испить всякую мудрость, все новые вина, а также все незапамятно-старые вина мудрости.

О душа моя, свет многих солнц пролил я на тебя, темноту каждой ночи, и всякую тоску и молчание: и вот — возросла ты у меня, словно лоза виноградная.

О душа моя, тяжелая изобилием своим, словно лоза виноградная, стоишь ты передо мной, с надутыми сосцами и темными, густо нависшими золотистыми гроздьями:

— смущенная и подавленная счастьем, преисполненная ожидания в изобилии своем и стыдящаяся этого ожидания.

О душа моя, нигде нет и не было подобной тебе, более любящей, широкой и всеобъемлющей! Где будущее и прошлое сходились бы ближе, чем у тебя?

О душа моя, все я отдал тебе, и ради тебя опустели руки мои. И вот! Теперь говоришь ты мне с улыбкой, полная печали: «Кто же из нас должен благодарить:

— должен ли благодарить дарящий, что берущий взял у него? Дарить — не есть ли потребность? Брать — не есть ли сострадание?».

О душа моя, я понимаю улыбку печали твоей: теперь избыток твой сам простирает тоскующие руки!

Полнота твоя бросает взоры на шумящее море, ищет и ожидает; тоска от избытка смотрит сквозь небо очей твоих!

И поистине, о душа моя! Кто, видя улыбку твою, не исходил бы слезами? Сами ангелы проливали бы слезы перед благодатью улыбки твоей!

Твоя благость и сверхдоброта твоя не хотят жаловаться и плакать: но сама улыбка твоя исходит желанием слез, и дрожащие уста — жаждой рыданий.

«Всякий плач не есть ли жалоба? И всякая жалоба не есть ли обвинение?» — так говоришь ты себе, предпочитая улыбаться, нежели в слезах излить страдание свое:

— в потоках слез излить страдание, которое причиняет тебе избыток твой и томление лозы виноградной по виноградарю с ножом его!

Но если не хочешь рыдать, не хочешь выплакать пурпурную скорбь свою, тебе дано будет петь, о душа моя! Смотри, улыбаюсь я сам, предвещая тебе это:

— тебе дано будет петь страстную песнь, покуда моря не затихнут, прислушиваясь к томлению твоему,

— покуда на тихой тоскующей глади моря не покажется челн, золотое чудо, вокруг злата которого кружится все хорошее, дурное и невиданное;

— и множество зверей, больших и малых, и все чудесное, легконогое, бегущее по голубым тропинкам,

— туда, к золотому чуду, к вольной ладье и хозяину ее — к виноградарю, ожидающему с алмазным ножом своим,

— к твоему великому избавителю, о душа моя, — пока еще безымянному; лишь песни будущего найдут имя ему! И поистине, уже благоухает дыхание твое этими песнями;

— уже пылаешь и грезишь ты, уже пьешь утешение из всех глубоких, звонких источников, уже отдыхает тоска твоя в блаженстве будущих песен!

О душа моя, теперь я отдал тебе все, даже последнее свое, и ради тебя опустели руки мои: я повелел тебе петь — вот последний мой дар!

Я повелел тебе петь, так скажи мне, скажи: кто из нас должен благодарить? — Впрочем, нет, лучше пой для меня, пой, о душа моя! И позволь мне благодарить тебя!

Так говорил Заратустра.

1

«В твои глаза взглянул я недавно, о Жизнь: сверкало золото в ночи глаз твоих — и стихло сердце мое перед страстным желанием:

— я видел, как золотой челнок сверкал в темных водах, то исчезая, то появляясь вновь, ныряя, всплывая, манил он к себе, золотой челн-качалка!

На ноги мои, рвущиеся в пляс, бросила ты взгляд — смеющийся, вопросительный, жаркий, пьянящий.

Маленькими ручками своими только дважды тронула ты кастаньеты — и вот уже ноги мои ожили, одурманенные пляской.

Пятки отрывались от земли, пальцы ног словно прислушивались, внемля тебе: ибо слух у танцора — в пальцах ног его!

Я устремился к тебе — и попятилась ты от меня; зашелестели, взлетели, взвились на меня извивы волос твоих!

От тебя и от этих змей отпрянул я: и остановилась ты, полуотвернувшись, и страстное желание сквозило во взгляде твоем.