Сталь остается - Ричард Морган

Возьми себя в руки.

— Послушай, Сула. Я вернусь сразу после рассвета. Как только смогу. А ты меня подождешь. Согреешь постельку, хорошо? — Он состроил шутовскую гримасу, поднял брови, потянулся к ее заднице и груди. — Ты ведь понимаешь, о чем я?

Она хохотнула. Потом приникла к нему долгим, влажным поцелуем. Он поспешил уйти, чтобы не остаться. Марнак уже приготовил коня и ждал — со щитом, копьем, топориком у седла, парой одеял, лучиной для растопки и всем прочим, что могло понадобиться в пути. Держался он на почтительном расстоянии от юрты вождя и, коротая время, вел какой-то серьезный разговор с лагерными караульными. Увидев вышедшего из юрты Эгара, он сразу же подъехал к нему.

— Все в порядке?

— Бывало и лучше. Не передумал?

— Прогуляться с тобой, когда ты в таком настроении? — Марнак пожал плечами. — Будет весело.

Настроение, впрочем, улучшилось, как только они отъехали от лагеря, и чем дальше в степь, тем легче становилось на душе. Косые лучи низкого зимнего солнца заливали траву обманчиво теплым румянцем, и казалось, вечер будет таким всегда. Небо оставалось чистым и голубым, Обруч пересекал его наклонной, искрящейся под стать закату аркой. Налетающий с севера ветерок пощипывал натертые жиром лица. Лошади шли бодро, резвой рысью; время от времени привычный ритм копыт освежало звяканье какой-нибудь металлической части сбруи или вплетенного в гриву талисмана. Раз или два их приветствовали пастухи, возвращающиеся в лагерь на ужин.

Было во всем этом что-то такое, отчего поездка напоминала побег.

— Скучаешь по югу? — спросил он Марнака. — Вернуться не подумываешь?

— Нет.

Эгар взглянул на спутника, удивленный резкостью ответа.

— Серьезно? Что, совсем не скучаешь? Никогда? Даже по шлюхам?

— У меня жена. — Марнак улыбнулся в бороду. — А шлюхи теперь есть и в Ишлин-Ичане.

— Верно.

— Там даже ихелтетские девчонки водятся, если кого интересует.

Эгар кивнул. Об этом он тоже знал.

Приподнявшись в седле, Марнак сделал широкий жест рукой.

— Я хочу сказать, что еще нужно человеку для счастья? Пастбищ хватит на всех, воды сколько угодно, реки спокойные, никто никому не мешает. Налетов почти не бывает — кому этого хочется, те отправляются на юг. Шакалы так далеко на юг и запад не заходят, степные волки и коты практически не досаждают. Мяса запасено столько, что мы уже не знаем, куда его девать. Клан доволен, кругом все свои. Чем меня может заманить Ихелтет? Что там такого особенного?

Что особенного?

Например, вид на бухту, залитую солнцем, бесконечную, до самого горизонта, переливчатую синюю гладь. Высокие белые башни вдоль мыса. Кричащие чайки над пристанью, стук деревянных молотков — это рыбаки чинят старенькие лодки.

Дворики, выжженные солнцем, устланные шевелящимся, стрекочущим ковром насекомых, название которых он так и не научился выговаривать правильно. Декоративные железные решетки на окнах и дверях, узкие белокаменные улочки, прячущиеся от безжалостного зноя. Укромные уголки с прогретыми каменными скамейками в густой тени и тихой музыкой журчащей где-то воды.

Рыночные лотки с горками ярких, налитых соком фруктов, запах которых ощущается за несколько шагов. Философы и стихотворцы, вещающие тут и там с каждого возвышения на широкой площади. Чайные, из которых то и дело доносятся громкие голоса спорщиков, озабоченных всем, что происходит под солнцем: выгодно ли торговать с западными землями, существуют или нет злые духи, не слишком ли велик городской налог на лошадей.

Книги — теплые, увесистые, в кожаных переплетах, издающие едва уловимый, свой особенный запах, когда подносишь их к лицу. И как вздрогнуло виновато сердце, когда он однажды выронил тяжеленный фолиант, и тот, упав на камень, раскрылся на особенно популярной странице, словно разломился пополам вдоль корешка.

Строчки, строчки, строчки черных закорючек текста, и скользящий по ним палец Имраны с длинным ногтем.

Колыхание полупрозрачной шторы, порыв прилетевшего с моря свежего ветерка, его легкое прикосновение, остужающее капельки пота на ее и его коже.

Стихающая суета уходящего дня, крики уличных торговцев, звучащие все печальнее по мере того, как сгущается сумрак, и по всему городу вспыхивают желтыми светлячками окна.

Заунывный призыв к вечерней молитве — и невозможность вырваться из плена тонких, смуглых, пахнущих апельсином рук.

Рейдовые огни рыбацких лодок, поднятых наступающим приливом.

— Да, верно.

Марнак умолк на время, хмуро глядя вперед. Может быть, тоже почувствовал что-то. Потом заговорил. Негромко, бесстрастно.

— На юге мне платили за то, что я убивал. Это хорошо, когда ты молод. Это закаляет тебя, славит твое имя, радует предков в Небесном Доме. Привлекает к тебе внимание небожителей.

— И баб.

Марнак усмехнулся.

— Точно. Но время проходит, и ты больше не молод. Ты вдруг ловишь себя на том, что не получаешь от этого никакого удовольствия. Сказать по правде, я бы и еще раньше вернулся, если бы чешуйчатые не напали.

— Звездный час человечества?

Цитата прозвучала не совсем так, как намеревался произнести ее Эгар. Насмешка растворилась в гордости, которой — после стольких-то лет! — отозвались слова Акала Великого. Марак кивнул сдержанно, так что со стороны могло показаться, будто он просто качнулся.

— Так оно и было. Да только недолго.

— Ага, пока за частоколом копий не увидели своих же.

Марнак пожал плечами.

— Меня это не сильно трогало. Погнался за звонкой имперской монетой, так и жди, что рано или поздно встретишься с лигой. Пойдешь против лиги — скорее всего наткнешься на махака. Тут ничего не поделаешь. Мы ведь и сами раньше с ишлинаками схватывались. Я тоже пару раз дрался за лигу. Еще до того, как империя стала привлекать наемников. И я всегда понимал, что если мы только разобьем ящериц, то обязательно сцепимся со своими же.

— Так почему бы не остаться, не заработать еще немного?

— Я и сам об этом подумывал. Предлагали хорошую должность. Но, повторюсь, все хорошо в свое время, когда ты молод. А я с молодостью давно простился. — Марнак с улыбкой тряхнул головой. Похоже, сам он не часто об этом задумывался. — С годами появляется такое чувство… Выходишь живым из боя и думаешь: как же повезло. Стоишь и не можешь себе объяснить, как же ты уцелел, почему цел, когда все поле завалено телами и залито кровью. Почему небожители оставили тебя в живых. Для какой цели. Что тебе предназначили там, в Небесном Доме. Когда нагрянули чешуйчатые, я решил, что вот он, ответ. Что для этого меня и щадили. Думал, мне суждено погибнуть на войне, и даже был не против — лишь бы помереть достойно.

— Но ты не погиб.