Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

Случай VGF поднимает вопрос более общего порядка – о статусе принадлежавших иностранцам компаний в гитлеровской Германии. На этот счет в последние годы было сделано много сенсационных заявлений, поэтому совсем не лишним будет привести несколько фактов. Действительно, и в 1920-е гг., и перед 1914 г. германская экономика получала много прямых зарубежных инвестиций. По оценкам американцев, сделанным во время Второй мировой войны, прямые зарубежные инвестиции в германские предприятия достигали величины порядка 450 млн долларов[404]. Standard Oil благодаря инвестициям на сумму почти в 65 млн долларов, вложенным в Deutsch-Amerikanische Petroleum Gesellschaft, а также тесным связям с IG Farben занимала первое место среди американских промышленных корпораций, вкладывавшихся в гитлеровскую Германию. Но за ней по пятам следовала корпорация General Motors (GM), инвестировавшая 54,8 млн долларов в предприятие OpelAG в Рюссельсхайме – крупнейший производитель автомобилей в Германии. Напротив, инвестиции Ford, составлявшие всего 8,5 млн долларов, были относительно скромными, как и стоимость доли IBM в ее германском дочернем предприятии Dehomag[405]. Более значительными (в каждом случае примерно по 20 млн долларов) были вложения таких фирм, как Woolworths (британский ритейлер), Singer (изготовитель швейных машин), а также ITT, в частности владевшей паями фирмы Conrad Lorenz, одного из важнейших поставщиков радиоэлектронного оборудования для люфтваффе. И американцы были не единственными иностранцами, вкладывавшимися в германскую промышленность. В сфере нефтепереработки и сбыта нефтепродуктов важное место в Германии занимали такие мультинациональные компании из Великобритании и Голландии, как Anglo-Persian (ВР) и Royal Dutch Shell (англо-голландская). Серьезные инвестиции в германскую резиновую промышленность сделала британская фирма Dunlop, производящая шины[406]. ARBED, типичный европейский промышленный концерн, базировавшийся в Люксембурге, владел большими паями в германских угледобывающих предприятиях, а также в кабельных заводах Felten и Guilleaume. Всем этим инвестициям тем или иным образом шло на пользу гитлеровское экономическое возрождение. Чем больше предприятия, в которые они были вложены, отдалялись от своих зарубежных пайщиков и чем активнее они сотрудничали с режимом, тем лучше шли у них дела. В свою очередь, режим, особенно в первые годы своего существования, изо всех сил старался убедить представителей Ford, GM и ITT, что в Германии им ничто не грозит. Вильгельм Кепплер советовал ITT ввести в свой совет директоров банкира барона фон Шредера, одного из тех людей, которые в январе 1933 г. лоббировали назначение Гитлера канцлером[407]. Руководство завода Ford в Кельне отличалось чрезвычайно сильными пронацистскими настроениями. A Opel, вероятно, сильнее любого другого автомобилестроительного предприятия, нажился на гитлеровском автомобильном буме.

Вместе с тем, признавая важную роль зарубежного участия в экономическом «возрождении» Германии, нельзя игнорировать и тот факт, что совокупная сумма прямых инвестиций в немецкие предприятия меркла на фоне миллиардных займов, из-за дефолта так и не возвращенных американским и европейским банкам и держателям облигаций. И в том, что касалось такого принципиального вопроса, как репатриация инвестированных капиталов или полученных прибылей, с прямыми инвесторами обращались не лучше, чем с держателями других зарубежных долгов Германии. На всех них распространялись те же самые меры валютного контроля, которые позволяли обменивать рейхсмарки на зарубежную валюту лишь по чудовищно низкому курсу. В какой-то момент в отчаянной попытке ликвидировать свои инвестиции в IG Farben американская фирма DuPont предлагала на продажу акции, оценивавшиеся в 1929 г. в з млн долларов, менее чем за 300 тыс. долларов[408]. Британская компания ICI в конце концов сумела продать свой пай в IG Farben— после длительных переговоров и только после того, как дала согласие на сложный обмен, в котором участвовали акции швейцарского дочернего предприятия IG. Неудивительно, что после того, как первая паника улеглась, большинство инвесторов, попавшихся в германскую ловушку, предпочло сохранить свое присутствие в стране и вкладывать «обратно» всю заработанную прибыль. В этом смысле они следовали той же логике, как и прочие германские предприниматели. Если они не могли распределять прибыль обычным образом, то по крайней мере имели возможность энергично накапливать капитал.

VII

К середине 1930-х гг. гитлеровский режим посредством всех этих многочисленных переговоров и компромиссов добился крайне выгодных для себя результатов. Вместо того чтобы препятствовать политическим изменениям, как это произошло во время первой германской революции в 1918–1919 гг., крупный бизнес активно участвовал во многих ключевых аспектах гитлеровской националистической революции. Инициатива, несомненно, принадлежала властям (политическому руководству).

Иногда она исходила от Шахта, Рейхсминистерства экономики или Рейхсбанка, иногда – от геринговского Министерства авиации или других армейских структур. Иногда источником инициативы являлись Вильгельм Кепплер и его специальный штаб, занятый решением сырьевых вопросов. Однако практически в любом контексте и даже в условиях, когда можно было бы ожидать определенного сопротивления, агенты режима могли рассчитывать на сотрудничество со стороны немецкого бизнеса. Опорой и источником энергии и для программы автаркии, и для перевооружения и даже для множества новых контролирующих органов служили опытные управленцы, пришедшие на службу режиму из германской промышленности. Согласно знаменитому изречению Гитлера, в национализации предприятий не имелось никакой нужды, если можно было национализировать само население. В том, что касается немецкой управленческой элиты – одного из наиболее важных слоев этого населения, – режим, несомненно, нашел в ее рядах множество партнеров, готовых к сотрудничеству.

Если Гитлер в конечном счете мотивировался апокалиптическими видениями национальной катастрофы, то он же разделял и более традиционные представления о прогрессе и преуспеянии нации[409]. Отвечая на просьбу журналиста назвать свою главную политическую задачу, Гитлер ответил просто: «Я намереваюсь сделать германский народ богатым, а Германию – красивой. Я хочу повысить уровень жизни отдельной личности»[410]. И он, несомненно, полагал, что такой же точки зрения на процветание нации придерживаются все его Volksgenossen (соотечественники). Ни один из предшествовавших политических режимов не мог сравняться с Третьим рейхом в прославлении рабочих и их вклада в создание немецкого народного единства. В этом отношении официальный язык нацистской Германии задавал совершенно иные стандарты по сравнению с Веймарской республикой, не говоря уже о вильгельмовской монархии. В своей основе гитлеровская мечта, несомненно, носила коллективистский характер. Однако Гитлер высмеивал «идеологию бережливости» и «культ примитивизма», насаждавшиеся большевиками. По его мнению, германский народ заслуживал большего. Его следовало поднять на более высокий уровень жизни, в большей степени соответствовавший идеям о Volksgemeinschaft (народной общности) как сообществе представителей высшей расы. Согласно заявлению Германского трудового фронта, «конечная политическая цель» национал-социализма заключалась в том, чтобы «обеспечить народу образ жизни, отвечающий его способностям и его культурному уровню». Принципиальная проблема заключалась в громадном разрыве между этими возвышенными чаяниями и германской реальностью. По стандартам той эпохи, не говоря уже о стандартах конца XX века, Германию в 1920-х и 1930-х гг. нельзя было назвать процветающим обществом. И с тем чтобы избежать путаницы, возможно, следует подчеркнуть, что это не было краткосрочным итогом Великой депрессии. Проблема международного экономического неравенства имела более глубокие корни.