Последний побег - Трейси Шевалье

Она опять умолкла, словно ожидая ответа от Хонор.

— Я хочу, чтобы ты кое-что поняла о Хеймейкерах, — продолжила Доркас. — Мы рассказали тебе не обо всем, что случилось в Северной Каролине. Хотя я всегда думала, что тебе надо знать. Джек тоже так считал, но мама сказала, что это давнее семейное дело, которое для тебя ничего не значит. Но это важно. Потому что оно многое объясняет. — Она подняла соломенную косичку и принялась вертеть ее в руках. — Мама не знает, что я тебе это рассказываю.

Хонор села и отряхнула чепец от соломы. Она по-прежнему молчала. Словно что-то сдавило ей горло и не давало голосу прорваться наружу.

— Ты знаешь, что в нашем амбаре есть задняя дверь, запасной выход на случай пожара?

Хонор кивнула.

— Джек позаботился, чтобы там сделали эту дверь. — Доркас снова помедлила. — Мама сказала тебе, что нам пришлось заплатить большой штраф, когда мы помогли беглому рабу в Северной Каролине. Но она не упомянула о самом страшном наказании. Когда папа… когда он… — Она закусила губу. — Мне тогда было десять, Джеку — пятнадцать. Папа уже помогал нескольким беглым рабам. К нам на ферму пришел тот человек, и папа спрятал его в амбаре. Когда хозяин раба со своими людьми пришел искать его, папа сказал, что в амбаре никого нет. Да, он солгал, но ради высшего блага. И тогда… хозяин раба схватил папу и велел своим людям поджечь амбар, чтобы посмотреть, что сделает папа. Отец признался, что в амбаре прячется беглый раб. Ему велели идти в амбар и привести раба, пока они будут тушить огонь. Но когда он вошел внутрь, они… закрыли дверь на засов, чтобы ни папа, ни раб не смогли выйти. — По щекам Доркас текли слезы. Хонор прикоснулась к ее холодной руке.

— Они не подпускали нас к амбару. Джек даже дрался с кем-то из них, хотя ты знаешь, мы, квакеры, не одобряем любого насилия. Мы надеялись, что папа и раб сумеют выбраться через люк, откуда животным сбрасывают сено. Но, наверное, из-за густого дыма… Мы слышали…

Хонор сжала руку Доркас, давая понять, что не надо ничего говорить.

— Хозяину того раба даже не предъявили обвинения в убийстве, потому что папа по собственной воле вошел в горящий амбар, — продолжила Доркас, вытерев слезы. — Зато нам присудили огромный штраф… за порчу имущества… за смерть раба. Мы потеряли отца, ферму, все сбережения. Это было нам не по силам. И мы уехали на Север. Теперь ты понимаешь, почему мы не хотим связываться с беглецами.

Они еще долго сидели молча. Впервые за время, что Хонор жила на ферме, в ней шевельнулись какие-то теплые чувства к сестре мужа; жаль только, что их пробудил такой страшный рассказ.

Доркас ушла, оставив Хонор на сеновале, рассудив, что та сама придет в дом, когда захочет.

Всю жизнь Хонор придерживалась четких и ясных принципов, рожденных долгими часами молчаливого ожидания: все люди равны в глазах Господа, а значит, ни один человек не может быть рабом другого. Любую систему рабовладения следует упразднить. В Англии все было просто, но здесь, в Огайо, эти светлые принципы тихо рушились под натиском экономических доводов, личных обстоятельств и глубоко укоренившихся убеждений, которые, как замечала Хонор, имелись даже у квакеров. Ей было легко возмущаться, увидев в филадельфийском молитвенном доме отдельную скамью для чернокожих Друзей; но, если кто-либо из негров сел бы рядом с ней, ее бы это не стеснило? Да, она им помогала, но как людей совершенно не знала. Лишь миссис Рид, до и то очень мало: живые цветы у нее на шляпе; похлебка с луком и жгучим перцем, одеяло из полосатых квадратов. Из подобных повседневных деталей и складывается человеческая личность.

Когда абстрактные принципы сталкиваются с реальностью, то теряют свою чистоту и превращаются в компромиссы. Хонор не понимала, почему так происходит. Но именно так все и происходило. Хеймейкеры были живым примером того, как легко человек отступается от своих принципов и находит оправдание бездействию. И теперь, когда Хонор вошла в эту семью, от нее ждали того же.

Она вышла из амбара под вечер. Глаза были сухими, в горле стоял комок, словно Хонор проглотила тугой, плотный шар, и он застрял там. Разрыв между тем, как она представляла честную и достойную жизнь, и тем, чего от нее ожидали, был настолько обескураживающим, что она потеряла дар речи. В прямом смысле слова. Может, это и к лучшему. Наверное, следует молчать, пока не поймешь, что именно хочешь сказать. Если не произносишь ни слова, никто не сможет извратить твои слова и обернуть их против тебя же. На собраниях молчание являлось мощным инструментом, расчищавшим путь к Богу. Вероятно, если Хонор станет молчать, ее наконец услышат.

* * *

Хеймейкеры не понимали, как относиться к ее молчанию. Когда Хонор вернулась в дом, Джудит и Джек принялись расспрашивать ее о том, где она находилась всю ночь. От нее пахло лошадиным по́том, и это свидетельствовало о том, что, возможно, здесь не обошлось без Донована. Хонор не сказала ни слова, чтобы подтвердить или опровергнуть данное предположение, и ее молчание восприняли как признание вины. Джек возмущался, Джудит грозилась опозорить Хонор перед общиной, хотя понимала, что для этого нет оснований. К тому же их ярость сплеталась с чувством вины за смерть беглеца, которому они отказали в помощи.

Постепенно гнев сменился оборонительным смущением. Теперь они воспринимали молчание Хонор как обвинение в свой адрес. Джек и Джудит продолжали держать оборону и оправдывать свои действия — или бездействие, — и их смущение усугублялось еще и тем, что они не понимали, как их слова действуют на Хонор и действуют ли вообще. Она внимательно слушала, когда к ней обращались, смотрела в лицо говорящему, но не отвечала, а просто молча возвращалась к прерванному занятию, будь то дойка коров, уборка, прополка или шитье.

Однако их отношения с Доркас заметно улучшились. Наверное, та почувствовала, что ей больше не нужно соперничать с Хонор за место в доме. Сама Доркас любила поболтать, и частенько говорила за Хонор, и называла ее сестрицей. «Думаю, Хонор хочет добавки вишневого пирога». «Сегодня вечером мы с Хонор подоим коров вдвоем, да, сестрица?» «Я уверена, Хонор с радостью возьмется прошивать центральный квадрат одеяла на «швейном штурме», правда, сестрица?» Хонор не возражала, что Доркас говорит за нее. Так было проще.

Постепенно Хеймейкеры начали обходиться с Хонор, как с немой от рождения. Перестали обращаться к ней с вопросами и не ждали, что она примет участие в беседе. Когда в Фейсуэлле поселилось новое семейство, Джек представил им Хонор так: «Моя жена распростерла молчание наших собраний на всю свою жизнь». Для общины Хонор тоже стала немой. Когда кто-нибудь говорил что-то такое, что требовало ответа, она улыбалась и кивала. Джек по-прежнему требовал своего по ночам, но теперь уже не пытался доставить ей удовольствие, а лишь получал удовольствие сам. По мере того как живот Хонор рос, обретая сходство с твердой круглой тыквой, Джек стал тянуться к ней все реже и реже.

В каком-то смысле Хонор и вправду онемела. Ее горло сжалось так туго, что было трудно глотать, хотя она заставляла себя принимать пищу — ради ребенка. Она всегда была тихой, но никогда не молчала так долго. Отказ от слов стал для нее облегчением. Если ты не произносишь слова, их никто не истолкует неправильно. Хотя ее молчание тоже было понято неверно. Зато теперь, когда Хонор не нужно было формулировать свои мысли, чтобы донести их до других, в какой-то момент она вообще перестала думать словами. В первый раз с самого раннего детства Хонор могла сидеть на собраниях и не пытаться связать свои впечатления в мысли, которые надо высказывать вслух. Теперь она просто смотрела, как лучи солнца проходят по тихой комнате, как в них искрятся пылинки, поднятые движениями кого-нибудь из Друзей. Слушала «голоса» насекомых снаружи и уже очень скоро научилась различать треск сверчка, стрекотания кузнечика, трескотню жука и звон цикады. Хонор закрывала глаза и вдыхала благоухание клевера на лугу за молитвенным домом, запах свежескошенного сена, аромат жимолости, росшей во дворе. Теперь, когда она отказалась от слов, у нее обострились все чувства. Это было совершенно иное ощущение, отличное от погружения в себя, которое Хонор переживала на прошлых собраниях, но не менее глубокое и значительное. «Бог проявляет себя самыми разными способами», — думала она.