Юг без признаков севера - Чарльз Буковски

Когда я пришел в себя, весь свет горел. Две медсестры пытались меня приподнять.

– Я же велела вам не вставать с постели, – сказала одна. Ответить я не смог. У меня в голове били барабаны. Меня как будто выпотрошили. Казалось, слышать я могу все, а видеть – только сполохи света, казалось. Но никакой паники, никакого страха; одно чувство ожидания, ожидания чего-то и безразличия.

– Вы слишком большой, – сказала одна сестра, – садитесь на стул.

Меня усадили на стул и потащили по полу. Я же чувствовал, что во мне не больше шести фунтов весу.

Потом все вокруг меня собрались: люди. Помню врача в зеленом халате, операционном. Казалось, он сердится. Он говорил старшей сестре:

– Почему этому человеку не сделали переливания? У него осталось … кубиков.

– Его бумаги прошли по низу, когда я была наверху, и их подкололи, пока я не видела. А кроме этого, доктор, у него нет кредита на кровь.

– Доставьте сюда крови и НЕМЕДЛЕННО!

– Да кто этот парень такой, к чертям собачьим, – думал я, – очень странно. Очень странно для врача.

Начали переливание – девять пинт крови и восемь глюкозы.

Сестра попробовала накормить меня ростбифом с картошкой, горошком и морковкой – моя первая еда. Она поставила передо мной поднос.

– Черт, да я не могу этого есть, – сказал я ей, – я же от этого умру!

– Ешьте, – ответила она, – это у вас в списке, у вас такая диета.

– Принесите мне молока, – сказал я.

– Ешьте это, – ответила она и ушла.

Я не притронулся.

Через пять минут она влетела в палату.

– Не ЕШЬТЕ ЭТОГО! – заорала она, – вам ЭТО НЕЛЬЗЯ!! В списке ошиблись.

Она унесла поднос и принесла стакан молока.

Как только первая бутылка крови вылилась в меня, меня посадили на каталку и повезли вниз на рентген. Врач велел мне встать. Я все время заваливался назад.

– ДА ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ, – заорал он, – Я ИЗ-ЗА ВАС НОВУЮ ПЛЕНКУ ИСПОРТИЛ!

СТОЙТЕ НА МЕСТЕ И НЕ ПАДАЙТЕ!

Я попробовал, но не устоял. Свалился на спину.

– Ох черт, – прошипел он медсестре, – увезите его.

В Пасхальное Воскресенье оркестр Армии Спасения играл у нас под самым окном с 5 часов утра. Они играли кошмарную религиозную музыку, играли плохо и громко, и она меня затапливала, бежала сквозь меня, чуть меня вообще не прикончила. В то утро я почувствовал себя от смерти так близко, как никогда не чувствовал. Всего в дюйме от нее, в волоске. Наконец, они перешли на другую часть территории, и я начал выкарабкиваться к жизни. Я бы сказал, что в то утро они, наверное, убили своей музыкой полдюжины пленников.

Потом появился мой отец с моей блядью. Она была пьяна, и я знал, что он дал ей денег на выпивку и намеренно привел ко мне пьяной, чтобы мне стало хуже. Мы со стариком были врагами на всю жизнь – во все, во что верил я, не верил он, и наоборот. Она качалась над моей кроватью, красномордая и пьяная.

– Зачем ты привел ее в таком виде? – спросил я. – Подождал бы еще денек.

– Я тебе говорил, что она ни к черту не годится! Я всегда тебе это говорил!

– Ты ее напоил, а потом сюда привел. Зачем ты меня без ножа режешь?

– Я говорил тебе, что она никуда не годится, говорил тебе, говорил!

– Сукин ты сын, еще одно слово, и я вытащу из руки вот эту иголку, встану и все говно из тебя вышибу!

Он взял ее за руку, и они ушли.

Наверное, им позвонили, что я скоро умру. Кровотечения у меня продолжались. В ту ночь пришел священник.

– Отец, – сказал я, – не обижайтесь, но пожалуйста, мне бы хотелось умереть безо всяких ритуалов, безо всяких слов.

Потом я удивился, поскольку он покачнулся и зашатался в недоверии; можно было подумать, что я его ударил. Я говорю, что меня это удивило, поскольку этих парней я считал более сдержанными. Но и они себе задницы подтирают, с другой стороны.

– Отец, поговорите со мной, – сказал один старик, – вы ведь можете со мной поговорить.

Священник подошел к старику, и всем стало хорошо.

Через тринадцать дней после той ночи, когда меня привезли, я уже водил грузовик и поднимал коробки по 50 фунтов. А еще через неделю я выпил свой первый стакан – тот, про который мне сказали, что он точно меня убьет.

Наверное, когда-нибудь я подохну в этой проклятой благотворительной палате. Мне, наверное, просто от нее никуда не деться.

5.

Удача опять мне изменила, и я в то время слишком нервничал от чрезмерного пьянства; дикоглазый, слабый; чересчур угнетенный, чтобы искать себе обычную промежуточную, шаровую работку, вроде экспедитора или кладовщика, поэтому я пошел на мясокомбинат, прямо в контору.

– А я тебя раньше нигде не видел? – спросил там человек.

– Нет, – соврал я.

Я приходил туда два или три года назад, заполнил все бумаги, прошел медкомиссию и прочее, и меня отвели по лестнице на четыре этажа вниз, а там становилось все холоднее и холоднее, и полы покрывал налет крови, зеленые полы, зеленые стены.

Он объяснил мне, что нужно делать, – нажал на кнопку, и из этой дыры в стене послышался шум, будто два защитника столкнулись или слон упал, и вот оно – что-то мертвое, много мертвого, окровавленное, и он мне показал: берешь и закидываешь на грузовик, и снова нажимаешь на кнопку, и валится еще один. Потом ушел. Когда он ушел, я снял робу, каску, сапоги (мне выдали на три размера меньше), поднялся по лестнице и навалил оттуда. А вот теперь вернулся.

– А ты не слишком стар для такой работы?

– Подкачаться хочу. Мне нужна тяжелая работа, хорошая тяжелая работа, соврал я.

– А справишься?

– У меня одни кишки внутри. Я раньше выступал на ринге, дрался с самыми лучшими.

– Вот как?

– Ага.

– Хмм, по лицу и видно. Круто тебе, должно быть, приходилось.

– С лица воды не пить. У меня были быстрые кулаки. И до сих пор остались.

Приходилось кое-что ловить, чтоб смотрелось красивше.

– Я за боксом слежу. Что-то твоей фамилии не припомню.

– Я дрался под другим именем, Пацан Звездная Пыль.

– Пацан Звездная Пыль? Не помню я никакого Пацана.

– Я дрался в Южной Америке, Африке, в Европе, на островах, в мухосрансках всяких. Поэтому у меня и пробелы в трудовой книжке – мне не хотелось вписывать “боксер”, поскольку люди подумают, что я шутки шучу с ними или вру. Я просто оставляю пустые места и черт с ним.

– Ладно, приходи на медкомиссию в 9.30 утра завтра, и мы определим тебя на работу. Говоришь, тяжелой работы хочется?