Литературный призрак - Дэвид Митчелл

И выходит из юрты сквозь стену.

Последней выходит девочка с сурком на руках. Она пожалела меня, и мне не хочется, чтобы она уходила. Я остаюсь совсем один.

Я снова нахожусь в человеческом теле. Стены юрты оживают — они вздрагивают, пульсируют, реагируют на шум и голоса. Я обследую верхние этажи сознания своего хозяина и не обнаруживаю там ровным счетом ничего. Ни воспоминаний, ни следов жизненного опыта. Даже имени нет. Пустое «я». А голоса откуда? Заглядываю глубже. Шепотки, следы бесцельного покойного существования. Побуждаю хозяина открыть глаза, чтобы понять, где мы находимся, но они не открываются. Проверяю, есть ли у него глаза. Есть, но открывать их он не умеет. Мы находимся в месте, не похожем ни на что, и мой хозяин о нем ничего не знает. Мой хозяин вообще ничего не знает. Может, слепоглухонемой? Его мозг чист. Настолько чист, что мне становится страшно.

Покой сменяется судорожным страхом. Мое присутствие обнаружено? Узел боли затягивается все туже. Ужас, панический ужас — подобного мне не приходилось наблюдать с тех пор, как я взломал мозг моего первого хозяина. Завеса раздвигается, и меж раздвинутых ног матери мой новый хозяин вылетает в мир, возмущаясь бесцеремонным обращением. Холодный воздух охватывает со всех сторон! Свет, слишком яркий свет даже через закрытые веки заставляет его нежный мозг вибрировать.

Через пуповину переселяюсь в мать и попадаю в океан эмоций глубоких и противоречивых: изнеможение и ликование, чувства потери и обретения, опустошенности и полноты, и обрывки воспоминаний, и хищные когти страсти, и решение — больше никогда в жизни не обрекать себя на такую пытку. Я забыл выставить защиту и чуть не потонул в этом океане.

Однако пора браться за работу.

Другая юрта. В юрте тепло, светло, тень от оленьих рогов на стене. Наконец-то я разобрался со своим местонахождением. У меня две новости: хорошая и плохая. Хорошая: я в Монголии, в теле монголки. Плохая: меня занесло гораздо севернее того места, куда направляется Бодоо. Мы недалеко от границы с Россией, в провинции Ренчинхумбе, в районе озера Цаган-Нур и города Дзолон. Сейчас сентябрь, скоро выпадет снег. Повитуха — бабушка младенца, которого я только что покинул. Она улыбается дочери и кладет ей на живот кусок льда для обезболивания. Волосы у нее спутанные, лицо круглое, как луна. В углу, напевая, хлопочет женщина с кастрюлей горячей воды и кусками ткани и меха — сестра роженицы. Тишина, если не считать этой негромкой протяжной песни.

Сейчас раннее-раннее утро. Мать измучена своим долгим, тяжким трудом. Я притупляю боль, погружаю ее в глубокий сон и помогаю растерзанному телу набраться сил. Пока моя хозяйка спит, я размышляю, где же я находился после того, как Сухэ-батор убил моего хозяина. Та странная юрта — галлюцинация? Я грезил? Но разве это возможно? Ведь я есть только сознание. Может ли у меня, как у людей, быть подсознание, о котором я ничего не знаю? И каким образом я заново родился в Монголии? Почему и благодаря кому? И кто был монах в желтой шапочке?

Откуда мне знать, не живет ли во мне бестелесный, который управляет моими действиями? Как вирус внутри бактерии. Впрочем, я наверняка почувствовал бы присутствие постороннего.

Но ведь и люди думают так.

Дверь открылась и впустила лучи восходящего солнца, а с ними — отца ребенка, дедушек, бабушек, сестер, братьев, дядюшек и тетушек.

Все они ночевали в соседней юрте и сейчас пришли, радостные и возбужденные, приветствовать нового члена рода. Их речь я понимаю с трудом — придется учить новый диалект монгольского языка. Усталая мать светится счастьем. Младенец громко плачет, и все подходят к нему.

Покинув мать, я переселяюсь в отца новорожденной в тот момент, когда он целует жену. Балжин называла это племя «оленьи люди». Олень дает им пищу, одежду, служит валютой. Они ведут полукочевой образ жизни. Несколько раз в году появляются в Дзолоне, чтобы обменять мясо и шкуры на разные товары и продать китайским скупщикам порошок из оленьих рогов, который ценится в Китае как афродизиак. Если не считать этих приездов, оленьи люди не общаются с миром. Когда русские, чтобы доказать правильность идей социализма, пытались создать пролетариат в этой лишенной промышленности стране, среди оленьих людей им не удалось даже провести перепись населения. Оленьи люди уцелели и тогда, когда были уничтожены все буддийские монахи в округе.

Моему хозяину всего двадцать лет, его сердце через край переполнено гордостью. Я редко завидую людям, но сейчас завидую. Сам я бесплоден, всегда таким был и буду. У меня нет генов, которые я мог бы передать по наследству. Для моего хозяина рождение отпрыска — тот последний мост, по которому он окончательно вступает в зрелость, повышая свой статус среди ровесников и даже среди старших. Лучше, конечно, если б родился сын, но никто не собирается останавливаться на достигнутом.

Зовут моего хозяина Бэбэ. Он закуривает и выходит из юрты. Я завидую простоте его мыслей. Он знает, как скакать на оленях, как сдирать с них шкуру, какой олений орган, если его съесть сырым, от какой болезни излечивает. Он знает много легенд, но никогда не слышал о троих, которые задумались о конце света.

Ночь отступает, капля по капле возникают лужицы света. В соснах вокруг селения начинают шептаться серые тени. Проезжают ранние всадники, по морозцу копыта скрипят на каждом шагу. Падучая звезда рассекает небосвод.

Так что же мне делать теперь?

Мое намерение продолжать поиски неизменно. Других зацепок, кроме Бодоо, у меня нет. Нужно вернуться на юг, добраться до города Баянхонгор. Если бы я имел доступ к музейной сети, я быстро обнаружил бы его. С тех пор как он бежал от Сухэ-батора, прошло три месяца. Я потерял время, но чего у нас, бессмертных, в избытке, так это времени.

Под моим влиянием Бэбэ говорит старой женщине, что у него срочные дела в городе. Мне не хочется разлучать молодого отца с семьей, с новорожденной дочерью, но старая женщина охотно выпроваживает нас. Мужчины только путаются под ногами.

Бэбэ со своим старшим братом скачут через леса, по расщелинам между гор, по берегам узких озер. Ивы, рыбачьи лодки, дикие гуси. На вершине холма стоит горный козел. От Бэбэ я узнаю про лосей, лосих, рысей, архаров, волков. Я узнаю, как ставить капканы на диких кабанов. Мы встречаем медведя, который бьет лапой по воде, ловя в озере лосося. Радуги четкие, солнечные лучи пробиваются сквозь туман. Дороги нет, но грязь застыла на морозе, и поэтому ехать легко.

Бэбэ разговаривает с братом о дочери, о том, как ее назвать. Я удивляюсь силе их кровных связей. Все мои хозяева монголы имеют одну общую черту: семья для них крепость, в которой они находят защиту, исцеление, любовь, рождение и смерть. К этому чувству я, ведя паразитическое существование, могу только прикоснуться через посредника, но не пережить.

Если только не… Эта надежда и заставляет меня продолжать поиски.

Дзолон — еще один обветшалый город. Деревянные домишки, бетонные блоки. Старые грузовики ржавеют в лужах, из которых пьют собаки. Совершенство неба портит только дым от электростанции. Очередной завод-призрак, среди труб которого проросли молодые деревца. Очередь перед покосившимся сараем — единственным в городе рестораном. После встречи с хозяином кожевенной мастерской Бэбэ обычно заходит сюда выпить.