Путешествия и приключения капитана Гаттераса - Жюль Верн

На следующий день поднялись на вершину хребта. Вконец измученные путешественники уже не в силах были построить себе снежный домик, пришлось ночевать в палатке, кутаясь в буйволовые шкуры и просушивая на груди мокрые чулки. Последствия таких «гигиенических» условий скоро дали себя знать. Термометр ночью опустился до –44F[34], и ртуть замерзла.

Здоровье Симпсона вконец расстроилось: сильная простуда, жестокий ревматизм, нестерпимые боли во всем теле подкосили его, и ему пришлось лечь в сани, которыми он уже не мог управлять. Место его занял Бэлл, ему тоже нездоровилось, но он еще держался на ногах. Даже доктор начинал испытывать последствия тяжелого путешествия и влияние суровой зимы, впрочем, у него не вырывалось ни единой жалобы. Он шагал впереди, опираясь на палку, указывая дорогу, и, как всегда, первый бросался на помощь товарищам. Гаттерас, невозмутимый, непроницаемый, нечувствительный к стуже, здоровый, как в первый день путешествия, молча шел за санями.

20 января стояла такая лютая стужа, что малейшее движение вызывало у путников упадок сил. Дорога стала еще трудней, и Гаттерас с Бэллом припряглись к собакам, от сильных толчков передок саней сломался, пришлось его чинить. Такие задержки повторялись по нескольку раз в день.

Путешественники шли по глубокому оврагу, по пояс в снегу, обливаясь потом, несмотря на жестокий мороз. Все молчали. Вдруг Бэлл, шедший рядом с доктором, с ужасом взглянул на соседа, ни слова не говоря, схватил горсть снега и начал сильно растирать ему лицо.

– Да ну вас, Бэлл! – кричал, отбиваясь, доктор.

Но Бэлл продолжал изо всех сил растирать ему лицо.

– Слушайте, Бэлл! – вопил Клоубонни, у которого рот, нос и глаза были залеплены снегом. – Да вы с ума сошли! В чем дело?

– Дело в том, – ответил Бэлл, – что если у вас еще цел нос, то этим вы обязаны мне.

– Нос? – переспросил доктор, ощупывая лицо.

– Да, доктор, он у вас уже начинал отмерзать. Взглянул я на вас и вижу: ваш нос стал белый как мел. Если бы я не тер его изо всех сил, вы наверняка потеряли бы это украшение, положим, оно не очень-то удобно во время полярного путешествия, но в жизни без него не обойдешься.

Действительно, еще несколько минут, и доктор отморозил бы себе нос. Однако благодаря энергичному растиранию Бэлла циркуляция крови была вовремя восстановлена, и нос был спасен.

– Благодарю вас, Бэлл, – сказал доктор. – Я не останусь в долгу.

– Буду надеяться, доктор, – ответил плотник. – Дай бог, чтобы с нами не приключилось чего-нибудь похуже.

– Увы, Бэлл, – сказал доктор, – вы имеете в виду Симпсона! Бедный малый ужасно страдает!

– Вы боитесь за него? – с живостью спросил Гаттерас.

– Да, капитан, – ответил доктор.

– Чего же вы боитесь?

– Жестокой цинги. У него уже пухнут ноги и появляются язвы на деснах. Бедняга лежит под одеялами на санях полузамерзший, тряска каждый миг причиняет ему ужасную боль. Мне очень его жаль, но помочь я ничем не могу.

– Бедный Симпсон! – пробормотал Бэлл.

– Следовало бы нам остановиться на денек или на два, – сказал доктор.

– Остановиться! – вскричал Гаттерас. – Это в то время, когда жизнь восемнадцати человек зависит от нашего возвращения!

– Однако… – начал было доктор.

– Слушайте, доктор, и вы, Бэлл, у нас осталось продуктов всего на двадцать дней! Можно ли терять хоть минуту?

Доктор и Бэлл ничего не отвечали, и сани после короткой остановки тронулись дальше.

Вечером остановились у подошвы ледяного холма. Бэлл быстро вырубил в нем пещеру, где и приютились путешественники. Доктор всю ночь напролет не отходил от больного, цинга уже оказывала свое губительное действие, боли были ужасны, и с распухших губ больного то и дело срывались стоны.

– Ах, доктор, доктор!

– Мужайтесь, друг мой! – утешал его Клоубонни.

– Конец мне приходит, чует мое сердце. Нет больше моих сил! Лучше уж умереть…

На эти безнадежные слова доктор отвечал неустанными заботами. Измученный за день, он ночью готовил для больного успокоительное питье. Но лимонный сок уже не действовал, а растирания не могли остановить течение болезни.

На следующий день несчастного уложили в сани, хотя он и умолял, чтоб его бросили в пещере, оставили одного, дали бы спокойно умереть. Отряд продолжал свой опасный путь, преодолевая все новые препятствия.

Морозный туман пронизывал путников до мозга костей, снег и крупа хлестали в лицо, они трудились, как вьючные животные, и были постоянно голодны.

Дэк, подобно своему хозяину, несмотря на усталость, вел себя молодцом. Неутомимый, всегда бодрый, он инстинктом находил самую удобную дорогу, и путешественники полагались на его удивительное чутье.

Утром 23 января стоял непроглядный мрак: было новолуние. Дэк побежал вперед. Несколько часов он не появлялся, Гаттерас начал было уже беспокоиться, тем более что на снегу виднелось множество медвежьих следов. Он не знал, что предпринять, как вдруг послышался звонкий лай.

Гаттерас подогнал собак и вскоре увидел своего верного пса на дне лощины.

Дэк стоял как вкопанный и громко лаял у подножия тура, сложенного из обледенелых глыб известняка.

– На этот раз, – сказал доктор, развязывая ремни лыж, – мы не ошиблись – перед нами настоящий тур!

– А нам-то что за дело? – возразил Гаттерас.

– Если это тур, Гаттерас, то там может находиться какой-нибудь важный для нас документ. Быть может, там спрятаны продукты. Из-за этого одного тур стоит тщательно исследовать.

– Но кто же из европейцев заходил сюда? – спросил Гаттерас, пожимая плечами.

– Если тут не было европейцев, – ответил доктор, – то разве эскимосы не могли устроить здесь тайник и оставить в нем свою добычу после удачной охоты или рыбной ловли? Насколько мне известно, они нередко это проделывают.

– В таком случае разберите тур, Клоубонни. Но боюсь, что ваши труды пропадут даром.

Доктор и Бэлл, вооружившись кирками, направились к туру. Дэк продолжал бешено лаять. Глыбы известняка, крепко спаянные льдом, от нескольких ударов кирки разлетелись на куски.

– Верно, там что-нибудь да есть, – сказал доктор.

– Думаю, что так, – ответил Бэлл.

Они быстро разобрали тур и вскоре обнаружили тайник, где находился лист промокшей насквозь бумаги. У доктора бурно забилось сердце. Он схватил бумагу, но подбежавший Гаттерас вырвал ее у него из рук и прочитал:

– «Альтам… “Дельфин”, тринадцатого дек… тысяча восемьсот шестьдесят… двенадцать градусов долг… восемь градусов… тридцать пять минут шир…»

– «Дельфин»! – воскликнул доктор.