В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

Когда мы забрались в кузов машины, я поинтересовался у солдата, за чем мы едем. Оказалось, из Дрездена надо привезти на кухню котел большой емкости с электронагревом для быстрого приготовления пищи. Между тем Иван сообщил мне, что шофера зовут Хайнц, а его дочку, сидевшую рядом, – Аннет. Грузовик является собственностью Хайнца, который ежедневно доставлял продукты на кухню и угольные брикеты из ближайшей шахты.

И вот мы оказались в Дрездене. До сих пор не могу забыть его улицы, особенно главную, с домами, украшенными множеством скульптур, лепниной и другими архитектурными деталями. Я не мог вообразить, что в 1945 году вместо этих домов увижу одни руины, а в 1969 году на их месте – обыкновенные строения без «архитектурных излишеств».

Неописуемо чудесными были соборы и храмы Дрездена. Везде было много зелени и цветов, все вокруг было ухожено, чисто. Переехав Эльбу по старинному каменному мосту и миновав красивейшую Театральную площадь, мы подъехали к Цвингеру – кремлю со златоглавой короной над одним из строений, расположенному на берегу пруда с лебедями и утками. Там шофер пару раз останавливал машину, чтобы уточнить у прохожих дальнейший путь, куда конкретно он должен ехать.

Наконец мы прибыли на какое-то небольшое предприятие. Шофер и Аннет зашли в проходную, и через некоторое время мы въехали на территорию предприятия. Двое французских пленных во главе с немецким мастером сделали в кузове машины поддон из деревянных брусьев и при помощи крана поставили на него котел, хорошо упакованный в картон и заколоченный досками.

Пока шла эта работа, я выпросил у французов пару сигарет, сказав им: «Доне муа дю фюме» («Дайте покурить»). Потом они спросили у меня: «Ла гер фини?», то есть: «Война кончается?» Я ответил: «Фини, фини» – и двойным кивком подтвердил это. Между прочим, советские пленные, не знавшие ни немецкого, ни французского языка, обходились в разговоре двумя-тремя известными словами, и этого было достаточно для общения.

На обратном пути в Каменц я и Иван покурили и полакомились захваченными в лагерной кухне кусочками хлеба с салом и луком. А в лагере мой обед кто-то съел.

После банного дня, в воскресенье, к нам неожиданно нагрянули два власовских офицера РОА. Эти агитаторы принесли пленным свежие номера газеты «Заря» и прочую антисоветскую литературу. Они принесли также очень ценную для нас вещь – большой ящик с пачками махорки, которые и раздали нам.

Один из офицеров устроил нам лекцию, но очень формальную, как бы «для галочки». Он сообщил, что в течение лета немецким войскам на советском фронте пришлось оставить часть «освобожденной от большевиков территории». В августе они по тактическим соображениям ушли из Орла и Белгорода. Им пришлось отступить и в Италии. Но «все эти потери временные». Поэтому наша задача – всячески поддерживать германские вооруженные силы и вступать в РОА, чтобы она могла реально и активно включаться в борьбу с большевизмом. Все молча выслушали лекцию и не задали ему никаких вопросов. Офицеры ушли, пообещав приехать к нам через месяц и выразив надежду, что, может быть, к тому времени некоторые пленные надумают записаться в РОА и вместе с ними сразу отправиться в ближайшую войсковую часть. После отъезда офицеров к нам регулярно стала поступать газета «Заря» в 5—10 экземплярах, но представитель РОА появился в лагере лишь в начале 1944 года.

Между тем я по-прежнему доставал разными способами центральные и местные немецкие газеты и рассказывал их содержание своим товарищам. Судя по помещенным в газетах оперативным сводкам вермахта и другим сообщениям, германская армия на Восточном фронте продолжала терпеть одно поражение за другим. И это радовало большинство военнопленных и позволяло им смелее держаться перед немецкими мастерами и часовыми. Но иногда эта смелость приводила к неприятностям.

23 августа мы работали на товарной станции, где с нами снова был часовым старший стрелок Нойберт (Оглоед). Несколько дней назад Штайнорт обвинил его в том, что он не препятствует кражам пленными картофеля. Тогда же фельдфебель не оставил Нойберта без наказания. Однако каким оно было конкретно, не могу сказать, но очень неприятным – это точно. Как мне сообщил сорб Николай Билк, на следующий день после наказания Нойберт получил страшное известие: в боях под Орлом погиб его горячо любимый брат. От горя Нойберт почти сошел с ума. В гибели брата он винил только русских, а не фюрера. Так вот, в тот день пленный Семен Плехов, страдавший геморроем, опять долго засиделся в уборной, а Нойберт это засек. Мало того, выйдя из уборной, Сеня сделал попытку «нырнуть» за картофелем на соседнем поле, что совсем вывело из себя Нойберта. Он с диким криком побежал за Плеховым и вонзил ему в зад конец штыка. Он уже собрался спустить курок винтовки, чтобы прикончить Сеню. Я, предчувствуя несчастье, помчался за часовым, оттолкнул Нойберта и предотвратил выстрел. Нойберт выругался: «Ты, русская свинья, я разобью тебе череп», толкнул меня прикладом в грудь и свалил. Он мог вонзить в меня штык, но, к счастью, подоспевшие товарищи обезоружили часового.

Несколько человек навалились на Нойберта и стали крепко держать его, прижимая к земле и обзывая Оглоедом, «диким зверем» и ругаясь матом, но пока никто не ударил лежачего.

Между тем двое ребят во главе с Петей Комиссаром взяли на руки истекающего кровью Сеню и понесли его в медсанчасть военного городка. Одновременно и я, попросив товарищей не отпускать Нойберта, пока не возвращусь, и ни в коем случае не бить его, тоже побежал на аэродром. Я ворвался в караульное помещение, где доложил Николаю Билку (фельдфебеля Хебештрайта там не было) о происшедшем на станции. После этого мы с ним и еще с одним часовым быстро вернулись на станцию, где Билк кое-как успокоил Нойберта и забрал с собой, а отобранную винтовку мы вручили другому часовому.

К возвращению команды с работы фельдфебель Хебештрайт уже знал от Билка и Нойберта о происшествии. Я ожидал, что опять буду наказан, но этого не случилось: подчиненные фельдфебеля убедили его, что никто из посторонних случившегося не видел и что Нойберт лишился разума и к службе больше не пригоден. Сеню через день отвезли в госпиталь в Шморкау, а Нойберта тоже куда-то отправили, и больше он у нас не появлялся. Через пару недель вместо Нойберта к нам прислали другого, интеллигентного и неплохо образованного старшего стрелка – Вилли Нииндорфа. Как сказал Николай Билк, это был сын богатого берлинца, за большие деньги оставившего своего наследника служить в тылу. И этот Вилли сразу привязался ко мне и вел себя со мной вполне по-дружески.

…В конце августа и весь сентябрь 1943 года мы в основном занимались в военном городке, а также на аэродроме перекапыванием и обработкой земли на огородах. Запомнился один из дней, когда нас вместе с гражданским населением заставили убрать картофель с того самого поля, с которого мы не раз таскали в лагерь клубни. У нас дома картофель выкапывали аккуратно только вручную, после чего дополнительно вспахивали поле сохой. А здесь хозяин поля пустил на него копательную машину с трактором. Для меня и многих товарищей это оказалось в диковину. Машина выбрасывала лопастями из грядок в одну сторону клубни, которые мы подбирали в корзины и складывали в несколько буртов для зимнего хранения. Мы радовались, что и зимой будем иметь возможность таскать из них картофель во время работы на станции. Кстати, за нашу работу фельдфебель заставил хозяина выделить один (крайний у шоссе) бурт для снабжения картофелем нашей рабочей команды.