Небо сингулярности - Чарлз Стросс

– Сколько у меня времени на обдумывание? – спросил Мартин.

– До завтра. – Человек в сером заглянул в свой блокнот. – Оклад – десять тысяч в год. Десять тысяч или больше – премии, если вас попросят что-нибудь сделать. И существенно исключительный статус в комитете по населению. А главное – вы поможете защитить человечество как целое от действий некоторых его неумеренных – не будем говорить «глупых» – представителей. Еще выпить хотите?

– Да, неплохо бы.

Они хотят мне платить? За то, что я вызвался бы делать добровольно?

Мартин встал.

– Мне не надо думать до завтра. Считайте, что я с вами.

Человек в сером улыбнулся без малейшего оттенка юмора.

– Мне сказали, что вы так ответите.

* * *

«Золотая команда» была по уши в работе. Ни одна голова не шелохнулась, когда открылась дверь и вошел капитан первого ранга Мирский в сопровождении контр-адмирала Бауэра и его свиты.

– Капитан второго ранга Муромец, докладывайте!

– Господин капитан первого ранга, время до перехода в прыжок – триста секунд. График местоположения подтвержден, в рабочем состоянии. Все системы работают нормально, уровень готовности согласно плану «Б». Люди готовы занять боевые посты по команде.

Мирский кивнул.

– Продолжайте, господа.

Контр-адмирал тоже кивнул и тихо приказал своему адъютанту записывать. По всему кораблю заревели сирены. Топот людей, разбегающихся по своим местам, слышен не был, но в воздухе повисло напряжение. В рубке послышался шепот – офицеры у своих рабочих станций тихо переговаривались.

– Готовность к прыжку через двести секунд, – доложил релятивист.

Рашель Мансур – в мундире инспектора по разоружению – сидела неуютно близко к стене, изучая набитую приборами консоль из-за плеча какого-то старшины. Медные рукоятки и барочно-красные светодиоды ей подмигивали, оловянная собачья голова безмолвно лаяла с какого-то выключателя. Кто-то половину жизни проводил, надраивая гравировку, чтобы она сияла как масло. Горькой иронией казалось видеть такое искусство на войне. Ситуация, как подумала Рашель, более чем отвратительна, и когда в ней оказывается что-то хоть отдаленно красивое, это только все усугубляет.

Фестиваль. Из самых глупых целей, которые могла выбрать Новая Республика, эта была самой глупой. Рашель говорила об этом Мартину, сама собирая доступные кусочки информации. Вместе они выложили совершенно пугающую гипотезу.

– Герман выражался об этом необычно туманно, – признал Мартин. – Обычно он дает кучу всяких деталей обстановки. И каждое слово что-то значит. Но здесь он как будто не хочет говорить о Фестивале слишком много. Он их назвал, гм, «фабриками планерных пушек». Я не знаю, что тебе известно о Жизни…

– Сотовые автоматы, игра?

– Именно она. Планерные пушки – это мобильные сотовые автоматы. Есть сложные живые структуры, которые себя воспроизводят, и сотовые структуры попроще. Фабрика же планерных пушек – жутковатая конструкция. Она периодически себя пакует в очень плотные мобильные системы, мигрирующие по сетке на пару сотен клеток, потом распаковывает себя в двух экземплярах, а те пакуются снова и разлетаются в противоположных направлениях. Герман говорил, что они – аналог реального пространства, и называл их роботами Бойса–Типлера. Самовоспроизводящиеся субсветовые межзвездные зонды, которые рассылаются для сбора информации о Вселенной и передачи ее в центр. Только Фестиваль – это не флот лишенных интеллекта роботов. Он несет с собой процессоры выгрузки и тысячи умов, работающих быстрее реального времени, когда есть ресурсы для их поддержки, а при перелетах помещаемых в долговременные носители.

Рашель при этих словах слегка вздрогнула, и он ее обнял, неправильно поняв источник ее огорчения. Она не возразила, не желая дать ему понять, что он ее расстроил. С выгрузками ей приходилось иметь дело. Выгрузки первого поколения, только что из вселенной мясных марионеток, проблемой не были, а вот их детки до нее добрались. Рожденные – если это можно так назвать – в виртуальной среде, они быстро уходили от любых норм человечества. Что серьезнее, их представление о реальном мире было неадекватно. Что было совершенно без разницы, пока им не приходилось иметь с этим миром дело, но когда контакты начались, они стали использовать в качестве конечностей развитые наносистемы и время от времени ломали что-нибудь – например, планеты.

Это нельзя было назвать злонамеренностью – они просто созрели в среде, где информация не пропадала, если только кто-нибудь этого сознательно не хотел, где смерть и разрушение были обратимы, где волшебная палочка действовала, а галлюцинации жили своей жизнью и были опасны. Реальная вселенная играла по другим правилам – по тем, от которых в ужасе удрали их предки, как только был создан процесс миграции разумов в распределенные компьютерные сети.

Фестиваль – это, кажется, настоящий «геморрой». С одной стороны, выгруженная цивилизация, привыкшая к всемогуществу в собственной карманной вселенной, решила без всякой видимой причины выйти на свет и поиграть в галактического туриста. С другой стороны, в каждом порту захода к ее услугам были физические машины огромного разума и мощи. Например, кустовые роботы. В их основе – ветвящееся дерево крон. Каждый сук разделяется на конце на две ветви, соединяемые гибким сочленением. Процесс повторяется до молекулярного уровня, и каждая конечная ветвь снабжается наноманипулятором. Результат – серебряный туман с гантелевидной сердцевиной, излучающий когерентные световые волны, способный изменять форму, собирать и разбирать физические предметы по желанию – и могущий построить практически что угодно в желаемой физической форме, начиная с атомных масштабов. Кустовые роботы были идеалом пехоты: стреляй в них – и они сожрут пули, рассекай их на дополнительные ветки – и спасибо тебе за лишний металл.

– Тревожит меня, что будет, когда мы прилетим, – сознался Мартин. Он жестикулировал, бессознательно подчеркивая главное в разговоре. – Кажется, Новая Республика не может на самом деле понять, что происходит. Они видят нападение, и я могу их понять – Фестиваль уничтожил политическую и экономическую систему на одной из их колоний так же тщательно, как бомбардировка с орбиты, – но я не вижу, какой здесь может быть путь к урегулированию. Общей почвы не будет никакой. Чего хочет Фестиваль? Что может заставить его уйти и оставить Новую Республику в покое?

– А мне казалось, ты не в восторге от Новой Республики, – поддела его Рашель.

Он поморщился.

– А ты? Мне не по душе их общественный строй, и они это знают. Вот почему я сижу в этой камере, а не в своей каюте или машинном отделении. Но… – Он пожал плечами. – Одно дело – их общественное устройство, но люди всюду люди, и как-то пытаются сжиться с этой сумасшедшей вселенной. Они мне не нравятся как личности, но это еще не значит, что я хочу их смерти. Они не чудовища, и не заслуживают того, что на них надвигаются, но жизнь вообще несправедлива.