Мор - Лора Таласса

Я слышу, как он останавливается перед дверью моей комнаты, тишина затягивается.

Чем он там занят?

Поворачивается дверная ручка, и он входит. Я едва различаю в темноте его силуэт. Или, скорее, тень, очень большую и темную среди других теней. Она выглядит зловеще, заполняя дверной проем.

Мор подходит к кровати и садится на пол, прислонившись спиной к стене.

Не знаю, как мне себя вести, что делать – предполагается, что я давно уснула, но на самом деле все не так, и это кажется мне серьезным, ужасным обманом. Должен же Мор понять, что я не сплю, разве нет? Мне кажется, для спящей я слишком громко дышу и слишком неподвижно лежу.

– В число растущего списка моих пороков входит и трусость, – говорит Мор в темноту. – Вот и сейчас я явился к тебе украдкой, как тать в нощи, потому что боюсь, что днем ты ни за что не станешь меня слушать, – какой же у него сейчас тихий голос, – а я должен признаться тебе во всем, что лежит у меня на сердце.

Вот оно как. Это становится интересным. И уж теперь-то чертов сон слетает с меня окончательно.

– Ты кажешься мне прекрасной, милая Сара, такой прекрасной. Но твоя красота ранит – как ранят мои стрелы, – потому что я помню, что ты не такая, как я. Рано или поздно ты умрешь, и это все сильнее тревожит меня день ото дня.

Я заставляю себя дышать ровно, сдерживая готовый сорваться приглушенный всхлип. Никто еще не говорил со мной так.

– Признаюсь, – продолжает Мор, – я не понимаю, что со мной происходит. Никогда за все свое долгое существование я не испытывал ничего подобного. Никогда, до тех пор, пока не пришел в твой мир в этом теле, позволяющем мне испытывать чувства. Но до того, как я встретил тебя, все эти чувства ограничивались яростью, пылавшей во мне. Я хотел только одного – скорее покончить с этим проклятым человечеством. И лишь после того, как я встретил и узнал тебя (причем сначала я и тебя возненавидел), я смог постичь слова Господа. О милосердии, – он произносит это так, что мне ясно: это слово имеет первостепенную важность. – И теперь я понимаю, почему для твоего рода еще существует надежда. Потому что наряду с дурным, в вас есть это.

Ладно. Одно хорошо – парень не догадывается, что я не сплю и слушаю его. В этом я уверена на сто процентов.

– Я даже не в силах понять, что это такое, – продолжает он, – знаю только, что чувствую это, когда вижу тебя и когда думаю о тебе. Когда мы вместе скачем по дороге и я обнимаю тебя, я тоже ощущаю это. А когда ты смеешься, мне кажется, что я могу умереть. Это странное, мучительное наслаждение, и все это неимоверно трудно для понимания. Я не понимаю, как боль и нежность могут жить бок о бок.

Он вздыхает и, подняв голову, смотрит в потолок.

– Если ты не обращаешь на меня внимания, я не нахожу себе места от беспокойства. Мне кажется, что солнце перестало освещать мир. А когда ты мне улыбаешься – когда смотришь на меня так, словно видишь мою душу, – о, тогда я чувствую… тогда мне кажется, будто я охвачен пламенем, будто это ты призвана Богом сровнять с землей мой мир.

Он добивает меня, по полной программе. Ни один человек никогда не разговаривал со мной так, как он, – никто даже и не думал обо мне так – и я этим абсолютно обезоружена.

Мор встает и тихо идет к двери. У выхода он задерживается.

– Сам не знаю, к добру или к худу, – говорит он, оглянувшись, – но ты изменила меня, бесповоротно и неизгладимо.

Только когда шаги Мора стихают в конце коридора, я всхлипываю.

Скверно уже то, что меня так тянет к нему физически. Но если бы влечение этим ограничивалось. От слов Мора мое сердце дрогнуло, и боюсь, рано или поздно всадник-завоеватель покорит и его.

На следующее утро я выползаю в кухню и вижу на столе остывшую яичницу с ветчиной, а рядом пустую чашку, чайный пакетик и термос, полный горячей воды.

Рассеянно водя пальцем по ободку чашки, смотрю в окно. Солнце уже высоко в небе. Я массирую лоб, ерошу волосы.

Слишком долго спала – так долго, что наши умирающие хозяева успели приготовить мне завтрак.

От звука тяжелых шагов Мора я вдруг теряюсь, чувствую себя полной дурой. Мне хочется завизжать или броситься бежать – даже не знаю, что предпочесть.

– Доброе утро, Сара.

Я заставляю себя обернуться и держаться естественно, а не так, словно я не спала, а подслушивала.

– А, привет.

Взгляд всадника серьезен, в его глазах – все то, о чем он так поэтично говорил ночью.

Не делай вид, что ты не сохранила в памяти каждый из тех комплиментов, чтобы потом смаковать снова и снова.

– Где Роб и Рут? – небрежно спрашиваю я и, схватив термос, начинаю возиться с чаем.

Лицо Мора мрачнеет.

– Лихорадка уже сказывается.

Я краснею от острого чувства вины. Меня лихорадит так же, как наших чудесных хозяев. Я завтракаю и сплю в их постели, как Златовласка, а они тем временем умирают от болезни, которую я же и принесла в их дом.

Всадник подходит ближе, наблюдает, как я завариваю чай.

Когда ты смеешься, мне кажется, что я могу умереть.

– Я понял, что такое алкоголь, но не могу понять кофе и совсем не понимаю чая, – говорит он, не догадываясь о моих мыслях.

Я пожимаю плечами.

– У него слишком резкий вкус и запах.

– А ты что, пил его? – я удивленно поднимаю брови и подношу к губам чашку.

Он морщится.

– Прошлой ночью, когда ты пошла спать, Рут и Роб настояли, чтобы я попробовал.

Я возмущенно хмыкаю.

– Им, значит, ты позволил уговорить себя на чай, а от меня даже горячего шоколада не принял?

Вот гад.

Мор хмурится.

Я делаю еще глоток чая, чтобы скрыть улыбку. Разговор совершенно обычный, но рука с чашкой подрагивает.

Ты кажешься мне прекрасной, милая Сара, такой прекрасной.

Слова, сказанные им ночью, словно окутывают меня, окружают. Я просто не могу сейчас держаться с ним как ни в чем не бывало. Ох. Нервничаю.

Смотрю на приготовленный для меня завтрак. Болезнь Роба и Рут с одной стороны и внимание Мора с другой… От одной мысли о еде сводит желудок.

Тогда мне кажется, будто я охвачен пламенем, будто это ты призвана Богом сровнять с землей мой мир.

Повинуясь импульсу, я подбегаю к нему и целую в губы.

Мор обнимает меня за талию, привлекает к себе, и мой легкий и быстрый поцелуй превращается в долгий и страстный.

Не хочу бороться с собой и на несколько долгих секунд полностью растворяюсь в поцелуе. Но на середине пути прихожу в себя.