Мой ненастоящий - Джина Шэй

И все же положение из бедственного неожиданно становится спокойным. Если он знает, значит, никто меня карать не будет. И то хлеб.

Тогда может…

— Я ответила на твой вопрос, — скрещиваю руки на груди, — я доверила тебе и то, за что мне перед тобой стыдно. Влад, я знаю, что ты имеешь право злиться, но…

— Тш-ш, — большой его палец ложится на мои губы, перебивая мои сумбурные мысли, вот только это ни черта не жест, от которого густеет воздух в легких.

Влад смотрит не на меня, куда-то за мое плечо, и я почти вижу, как в его голове крутятся и щелкают сложные механизмы логики.

— Может быть, ты случайно спросила, откуда у моего отца результаты твоей экспертизы? — задумчиво интересуется Влад, хотя чувствуется, что он не ожидает положительного ответа.

— Н-нет, как-то не пришлось.

Он чему-то недовольно кривится, а потом качает головой.

— Хорошо, значит, я спрошу у него сам.

Шагает к машине, снова открывает мне дверь. Вот только теперь он сам не думает садиться вслед за мной, только сует голову в салон и командует терпеливо ожидающему нас водителю.

— Вези Маргариту домой, Борис. Я буду позже, возьму такси.

— Влад… — я перехватываю его за запястье. Только по порыву, у меня не находится внятных слов, чтобы задать свербящие у меня внутри вопросы.

Неужели я так ему не нужна, что даже объяснениями он меня не удостоит? Мы ведь не договорили…

Когда его рот накрывает мои губы — это похоже на глубокое погружение, только вдохнуть мне никто не дает. И голова гудит сильнее, гораздо сильнее…

Господи, боже…

Кажется, я вспыхиваю, сгораю дотла и возрождаюсь снова за несколько секунд этого поцелуя.

Секунд? Минут?

С временем все непросто…

— Не засыпай без меня, Маргаритка, — он отрывается от моих губ и шепчет мне это прямо на ухо, и от этого я едва не выкипаю.

— Не засну, если будет чего ждать, — откликаюсь ему в тон, стремясь не выдать внутреннюю дрожь.

Господи боже, я обмениваюсь откровенными намеками с человеком, заставившим меня выйти за него замуж. Вслух говорю ему, что хочу его.

Земля вызывает крышу. Крыша, мы вас не слышим!

Никогда бы не подумал, что буду испытывать столько удовлетворения от собственного поражения.

Моей целью было ни в коем случае не допустить сближения с женой. Незачем. Если операция пройдет по плохому сценарию, я не хочу, чтобы она меня оплакивала. Пусть живет дальше, вспоминает меня как пережитый кошмарный сон.

А если пройдет по хорошему…

Цветочку не помешает осознать, что мои решения не обсуждаются. Сблизиться с женой я всегда успею, если все пройдет как надо.

Я так думал…

Забавно получалось. Я её ломал, вот только крошилось почему-то именно мое эго. Именно я все сильнее с каждым днем влипал в нее, вяз, как вязнет в густой сметане пытающаяся выжить лягушка.

Лягушка думала, что под лапами вот-вот окажется твердый слой масла. Что она ощутит твердую опору, вот сейчас! И… Её ждал новый сметанный омут…

Цветочек не играет.

Я ей нравлюсь.

И вот он я — взрослый мужик, с характером асфальтоукладочного катка, иду и улыбаюсь как какой-то влюбленный сопляк.

Я её целовал. Она мне отвечала. А еще Цветочек так сладко постанывает даже во время поцелуев.

Я все делал, чтоб ей не понравиться. Вытащил на свет самые поганые черты своего характера, заходил куда дальше, чем следовало, когда обходишься с женщиной, которая крепко и прочно засела как в твоих мыслях, так и кое-где пониже. А Цветочек… Постанывает!

Так, что я едва сдержался от того, чтобы послушать, как же она стонет в полный голос.

Привести мысли в порядок все-таки приходится — я не хочу выдавать степень своего попадалова перед теми, кто в последнее время мне обеспечивает максимально нескучную жизнь.

Отца я неожиданно застаю уже уезжающим. Два дюжих молодчика, специально нанятых отцом для подобных ситуаций, уже пересадили его в машину, один из них уже фиксирует инвалидное кресло в задней части машины. Василиса, отцовская ассистентка, еще стоит у машины и что-то быстро пишет под диктовку моего драгоценного родителя.

— Надо же, а я думал, ты до утра тут будешь Тимуру сопли вытирать.

Я не церемонюсь, но у нас и ситуация такая, что никакого мирного разговора «отец-сын» просто не предполагается.

Слишком уж много взаимного недовольства успело набежать между мной и отцом за это время. И никто не намерен уступать первым.

— Я, кажется, сказал тебе, что не в настроении сегодня общаться с тобой, сынок, — отец при виде меня кривится, — ты совершенно не умеешь себя вести с родственниками.

Ага, родственнички. Которых я до этого года ни в глаза не видел, ни по телефону даже не слышал. А ведь жили в Москве, четвертый год как перебрались!

— Ну да, с моей женой-то ты уже наобщался, — холодно комментирую я, игнорируя отцовский тон, — с какого черта, ты, кстати, решил, что тебе позволено решать, с кем мне спать и с кем детей делать?

— Созналась, значит? — отец насмешливо щурится, не замечая недовольства, кипящего в моем голосе. — Во всем созналась или только в том, что я напугал бедняжку Маргаритку?

— Ты следишь за ней, — скрещиваю руки на груди, — это неприемлемо.

— А как иначе мне познакомиться с невесткой, если не слежкой? — отец так ехидно загибает бровь, что я даже узнаю в этом жесте себя. — Ведь любимый сын не очень-то способствует нашему общению. С момента вашей помолвки уже не одна неделя прошла. Вы расписались втихую. За это время ты из своей берлоги ни разу не вылезал.

— Ну, да, действительно, — я сужаю глаза, — и чего я спрашиваю, сам же виноват. Обязательно нужно было три раза на дню ездить в гости к папочке, который шантажирует меня мной же заработанными деньгами.

— Речь всего лишь о наследстве.

— Речь о фирме, которую я пять лет назад выколупывал из заднего прохода бытия, — рычу сквозь зубы, — которую ты хочешь, чтобы я делил с инфантильным сопляком, который ничего не понимает в деловых вопросах.

— Тимур неопытен…

— Тимур безнадежен, — срываюсь я уже окончательно, — его собственный отец три года назад уже пытался ввести его в свой бизнес. Тимур прощелкал кругленькую сумму за счет Тагира, профукал два ценных контракта, расплевался с третью важных партнеров. Тагир до сих пор восстанавливает ущерб и спешно переучивает сыночка, только он не очень-то хочет учиться. Он любит легкие деньги, у него паршивые связи и очень сомнительные знакомства. И вот это ты хочешь, чтобы я спасал? Знаешь, мне гораздо проще вывести свои деньги из твоей фирмы, забрать своих людей и начать с нуля. Меньший ущерб, меньше убью усилий. Если б он еще мне нравился, я бы, возможно, и попробовал помочь «по-родственному», но нет.