После бала - Энтон Дисклофани

– И как, Сесилья? Джоан разорвала тебя на две части? – Ее голос был спокойный, ровный. Она не хотела испугать детей. Я и забыла, какое у Иди самообладание. Я ни разу не видела, чтобы мама ее ругала. – Я надеялась, что ты хочешь встретиться со мной по другой причине. По любой причине, кроме нее. Но сердцем я чувствовала, что это из-за Джоан.

Я молчала. Я все еще была в маминой комнате, смотрела, как она умирает. Или нет, я была маленькой девочкой, девочкой в возрасте Люсинды, неспособной защититься от обвинений взрослого.

– Тебе двадцать пять лет, Сесилья. Взрослая женщина, которая гоняется за секретами другой взрослой женщины.

Я подняла на нее глаза. Дети тихо стояли в ряд. Они смотрели на меня, а Иди наклонилась. Я подняла руку, не понимая, что она собирается делать, но тут ее теплые, сухие губы прикоснулись к моей щеке.

– Я хотела увидеть тебя, Иди, – прошептала я, когда ее лицо было совсем рядом с моим. – Ты была моей мамой.

– О дитя, – сказала она. Я растрогала ее. Она покачала головой. – Если бы так и было. – Она протянула руки, и младший мальчик взял ее за правую руку, а старший – за левую. – Именно этому ты меня и научила.

– Чему научила? – спросила я высоким голосом. – Скажи.

Я бы сделала что угодно, лишь бы она оставалась со мной, так близко, чтобы я видела легкие складки на ее юбке, царапину на носке ее белой туфли.

– Научила тому, что ты – не моя. – Она подняла руки, и руки мальчиков тоже поднялись. – Как бы я хотела, чтобы это было так, – сказала она высоким и нежным голосом, каким я его и помнила.

Стена, которую она построила между нами, разрушилась в один миг. Она держалась на расстоянии, и я ее понимала. Не поэтому что она ненавидела меня? Я стояла и ждала. Чего? Пока она уберет руку от одного из мальчиков? Иди грустно смотрела на меня. Было слишком поздно.

– Прощай, Сесилья, – сказала она и ушла.

Мальчики шагали по бокам от нее, а Люсинда – позади. Мне снова захотелось оказаться на ее месте. Люсинда побежала вперед, куда она бежала – неизвестно.

Вероятно, и она не знала цели. Наверное, она просто бежала, чтобы посмотреть, что будет дальше.

1957

Я села в машину и расплакалась. Иди поцеловала меня, как в детстве: в лоб, когда укладывала спать; в руку, когда мне было больно и я протягивала ее Иди; в щеку, перед тем как она уезжала в церковь по воскресеньям. Я прижалась лбом к рулю и попыталась взять себя в руки.

Не существовало ничего такого, что могло бы заставить меня бросить Томми. Моя любовь к нему была истинной, абсолютной. И тут я поняла, что Иди меня не бросала. Это я выбрала Джоан; и это было моим основным инстинктом. Я не жалела маму. Джоан помогла мне, и я была ей благодарна. Даже если бы мама умерла естественным способом, через одну-две недели, даже если бы природа взяла свое, как и хотела Иди, – я бы все равно выбрала Джоан, Фортиеров, Эвергрин.

Мама просила быть осторожной с Джоан. И что я сделала? Я намеренно ушла с ней.

Прошлой ночью я должна была искать Рэя. А вместо этого я пробралась в пентхаус, чтобы увидеть женщину, которая в итоге прогнала меня.

Я услышала крики и подняла взгляд на стайку детей на горках и качелях. Они напомнили мне о том, что меня ждет мой маленький мальчик. Нельзя сидеть в машине весь день и рыдать.

Я думала, что увижу машину Рэя на парковке, но ее все еще не было. Может, он зализывал раны, пил, работал – делал что угодно, желая отвлечься от меня. А может – и я склонялась к этому варианту, – я вела себя не так плохо, как боялась. Рэй, в конце концов, не знал, куда я отправилась той ночью.

Войдя в дом, я надеялась услышать Марию, но не раздавалось никаких звуков, и меня охватила паника. Но постепенно я смогла уловить ее тихий голос. Они были на кухне. Томми сидел на детском стульчике, а Мария смотрела, как он ест фасоль. Увидев меня, он улыбнулся.

– Вкусно? – спросила я и почувствовала небольшое головокружение. Я облокотилась на кухонную стойку и закрыла глаза.

– С вами все в порядке? – спросила Мария.

Я чувствовала, как они оба смотрят на меня. Я открыла глаза и улыбнулась в знак того, что все в порядке.

– Просто устала, – сказала я.

– Ах. – Мария повернулась к Томми. – Вот мой мальчик, – сказала она с ударением, когда Томми сжал фасоль в зубах. – Вот же он.

Материнство – это бесконечные мысли о неудачах, которые могут настигнуть твое дитя. И бесконечные размышления о том, как этого избежать, как защитить ребенка. Да, мама любила меня, только по-своему.

Я смотрела на Томми и видела будущее: он поднимает руку в школе и отвечает на вопрос учителя. Он идет за бургерами с друзьями и вместо картошки просит луковые кольца. Говорит девочке, что любит ее. Думая о будущем Томми, я была просто счастлива. Я это заслужила.

Рисуя в воображении свою жизнь, я видела рядом Иди, а не Джоан. Все равно мама заболела. Все равно она умерла. Я жила в старом доме в колониальном стиле с Иди, которая не причитала насчет того, что я скачу, как лошадь, которая была счастлива видеть меня по утрам, которая следила за тем, чтобы я была дома в комендантский час, а не околачивалась по городу вместе с Джоан.

Радость оттого, что я просыпалась каждое утро под тихий храп Джоан; чувство огромной важности перед тем, как зайти в клуб, на вечеринку; осознание, что я особенная, потому что Джоан меня любит; гордость, что мне досталась такая привилегия – идти по жизни вместе с ней, ведь она выбрала меня из такого количества людей, – все это пропало, испарилось. Вместо этого – любящая, постоянная забота Иди. Вместо этого – шум посуды на кухне, когда Иди готовит завтрак задолго до моего пробуждения. Вместо этого – ее прохладные губы, целующие мой лоб на ночь.

Я никогда не сомневалась в любви Иди. А вот с Джоан надо было попотеть и даже тайком шпионить за ней. Я оставалась одна на вечеринках, после того как она уходила с каким-то мальчиком. Всю жизнь мне приходилось быть с ней осторожной, и из-за этой осмотрительности меня тянуло к ней еще больше. Потому что без Джоан я была бы обычной девочкой, не имеющей права называть ее своей подругой. Джоан всегда светилась изнутри, в отличие от меня. Я точно знала, что без нее мир просто не замечал бы меня.

Но теперь я пыталась понять, что же со мной не так. Почему я так рвалась к девочке, теперь женщине, которая всю жизнь соблюдала определенную дистанцию? Что за огромное, вопиющее желание жило во мне? Почему я могла успокоиться, лишь завладев Джоан Фортиер?

Я вспомнила то свадебное платье, которое Иди сшила для меня. Оно все еще было у меня, где-то на чердаке, в коробке. Какими же изящными были его детали: ряд крошечных жемчужных пуговичек вдоль спины, кружевной воротник, фата до пола. Я совсем износила ее.

Действительно ли миру было настолько плевать на меня, как я думала? Или же я выбрала Джоан, потому что была молодой и беззаботной? Потому что спокойствие и терпение Иди не шло ни в никакое сравнение с дикой харизмой Джоан?