Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе - Кормак Маккарти

Никто из отряда даже не повернулся посмотреть, что случилось. Все уже в упор расстреливали погонщиков. Те падали и оставались лежать на земле или соскальзывали с уступа и исчезали. Ниже по тропе погонщики поворачивали лошадей и пытались спастись бегством, а гружёные мулы с побелевшими безумными глазами карабкались, точно огромные крысы, на сплошную каменную стену утёса. Всадники протискивались между ними и скалой, методично сталкивая животных с утёса, и те падали без единого звука, словно мученики, спокойно переворачиваясь в воздухе и разлетаясь внизу на камнях жуткими всплесками крови и серебра, ёмкости разрывались, ртуть, подрагивая, взлетала в воздух огромными пластами, дольками и маленькими трепещущими спутниками, потом эти формы сливались внизу воедино и устремлялись по каменным руслам, точно вырвавшееся из неизвестности высшее достижение алхимика, декокт из мрачных тайн сердца земли, не дающийся никому олень древних, ускользающий по горному склону. Сверкающие потоки ртути проворно пробирались вниз по высохшему ложу грозовых стоков, принимали формы углублений в камне и стремились быстрее перескочить с одного выступа на другой, мерцающие и ловкие, как угри.

Погонщики выскочили на изгиб тропы, где по склону уже почти можно было проехать, и с суматошными криками ринулись, падая, вниз через сосёнки и невысокие заросли можжевельника, а всадники, направив вслед за ними отставших мулов, продолжили бешеную скачку вниз по каменной тропе, словно им самим грозило нечто ужасное. Подотставшие от отряда Кэрролл и Сэнфорд доехали до места, где исчезли последние arrieros, и, натянув поводья, бросили взгляд назад. Тропа была пуста, если не считать трупов караванщиков. С обрыва было сброшено с полсотни мулов, и на изгибе утёса виднелись разбросанные по камням фигуры разбившихся животных и сверкающие в вечернем свете озерца ртути. Лошади топали копытами и выгибали вверх шеи. Отведя глаза от этой гибельной бездны, всадники переглянулись — говорить было не о чем, — повернули лошадей и, дав им шпоры, поскакали вниз с горы.

Остальных они нагнали в сумерках. Те уже спешились на другом берегу речки, и малец с одним из делаваров отгонял от воды взмыленных лошадей. Кэрролл и Сэнфорд подъехали к броду и стали переходить реку. Вода плескалась под самым брюхом лошадей, которые шли, переступая через камни и диким глазом косясь вверх по течению, где из темнеющего леса в клокочущее озерцо, покрытое клочьями пены, с грохотом обрушивался большой водопад. Когда они выбрались с брода, к ним вышел судья и ухватил лошадь Кэрролла за челюсть.

Где черномазый? спросил он.

Кэрролл смотрел на судью. Их глаза были почти на одном уровне, хотя Кэрролл сидел верхом. Не знаю.

Судья глянул в сторону Глэнтона. Тот сплюнул.

Сколько человек ты видел на площади?

Когда мне было их пересчитывать? Насколько я понимаю, застрелили трёх-четырёх.

Черномазого среди них не было?

Не видел я его.

Не было там никаких черномазых, добавил подъехавший Сэнфорд. Я видел, кого они положили. Все были белые, как ты и я.

Отпустив лошадь Кэрролла, судья пошёл за своей. От отряда отделились двое делаваров. Когда они выехали вверх по тропе, было уже почти темно, и отряд отошёл в лес, выставив у брода конных часовых и не разводя огня.

Всадники на тропе не появлялись. Ночь вначале была тёмной, но при первой смене караула у брода стало проясняться, над каньоном поднялась луна, и глазам часовых предстал бредущий по другому берегу реки медведь. Он остановился, потянул носом воздух и повернул обратно. Перед рассветом вернулся судья с делаварами. С ними ехал негр. Он кутался в одеяло, и больше на нём ничего не было. Не было даже сапог. Он сидел на вьючном муле с общипанным хвостом из conducta и дрожал от холода. Из всех вещей у него остался лишь пистолет, и он держал его на груди под одеялом, потому что больше пристроить его было негде.

Спускаясь по дороге к западному морю, они ехали через зелёные ущелья, густо заросшие виноградной лозой, где на них искоса посматривали и хрипло кричали длиннохвостые попугаи и ярко раскрашенные ара. Тропа шла вдоль реки, вода в ней была высокая и мутная, по дороге попадалось множество бродов, и приходилось постоянно пересекать эту реку туда и обратно. С отвесной каменной стены над их головами свисали бледные водопады, которые разлетались в разные стороны с высоких гладких скал облаками водяного пара. За восемь дней они не встретили ни одного верхового. На девятый заметили внизу какого-то старика, который пытался убраться с тропы, загоняя двух ослов палкой в лес. Поравнявшись с этим местом, отряд остановился, и Глэнтон повернул в лес, где из-под ног его коня разлетались мокрые листья. Старик сидел в кустах, одинокий, как гном. Ослы подняли головы, попрядали ушами и продолжали щипать траву. Старик смотрел на него во все глаза.

Porqué se esconde?[160]спросил Глэнтон.

Старик не ответил.

De dónde viene?[161]

Старику, похоже, была противна сама мысль о диалоге. Он примостился на корточках среди листьев, сложив руки. Глэнтон наклонился и сплюнул. Потом мотнул подбородком в сторону ослов.

Qué tiene allá?[162]

Hierbas,[163]пожал плечами старик.

Глэнтон посмотрел на ослов, потом на старика. И повернул коня к тропе, чтобы вернуться к отряду.

Porqué me busca?[164]крикнул ему вслед старик.

Отряд двинулся дальше. В долине им встречались орлы и другие птицы, там водилось множество оленей, попадались дикие орхидеи и заросли бамбука. Река здесь стала уже довольно полноводной, она текла мимо огромных камней, и из-за высокого полога густых джунглей то и дело пробивались водопады. Судья взял за правило ехать впереди с одним из делаваров, у него была винтовка, из которой он стрелял по птицам маленькими твёрдыми семенами опунции. По вечерам он умело препарировал подстреленных птиц с красочным оперением, натирал шкурки порохом, набивал жгутами сухой травы и упаковывал к себе в сумки. Он перекладывал между страницами записной книжки листья деревьев и растений, подкрадывался на цыпочках к горным бабочкам с рубашкой в руках, что-то при этом нашёптывая. Он и сам был прелюбопытным предметом для изучения. Когда он делал очередные записи в своём кондуите, повернув его к свету костра, наблюдавший за ним Тоудвайн спросил, с какой целью он всё это делает.

Перо судьи перестало скрипеть. Он поднял глаза на Тоудвайна. И принялся писать дальше.

Тоудвайн сплюнул в костёр.

Дописав, судья захлопнул записную книжку, положил её рядом с собой, сомкнул ладони, провёл ими у носа и рта и положил ладони на колени. Всё сущее, начал он. Всё сущее в творении, о чём я не знаю, существует без моего на то согласия.