Проклятие обреченных - Наталия Кочелаева

– Тогда и я тебе кое-что скажу. Напоследок. Леня, мы с тобой, можно сказать, друзья детства. В первом классе наша учительница Елена Матвеевна посадила нас за одну парту. В десятом классе ты сказал мне, что хочешь на мне жениться. Через год ты ушел в армию, я тебя ждала, но не дождалась. Давай называть вещи своими именами: ты меня просто бросил.

– Нина, я… Нина…

– Не надо ничего говорить. Как бы прекрасны и благородны ни были причины, побудившие тебя к этому, факт остается фактом. Ты бросил меня и за столько лет не дал о себе знать.

– Просто я решил, что ты давно замужем, у тебя дети, и…

– Ты слишком много решаешь сам, Шортман! Ты привык все решать сам, не особенно интересуясь мнением окружающих, верно? Этакий купчина-самодур!

– Так в этом вся загвоздка? Нинка, да ты стала феминисткой! Какой кошмар!

– Суть не в том, кем я стала или не стала. Суть в том, что я изменилась, Леня. И ты тоже изменился и не имеешь больше ничего общего с тем долговязым одноклассником, в которого я была по-детски влюблена. И я больше не та девочка, за которую ты решал контрольные по алгебре. Мы – чужие, совершенно незнакомые друг другу люди. Мы встретились и, будучи под впечатлением от этой встречи, провели вместе ночь.

– А потом еще одну. И еще.

– Верно. Но прости меня за цинизм, Леня, постель – это не повод для… чего-то очень серьезного. – А тут уже сама Нина поняла, что далеко зашла, но не сменила свой колючий тон. – То, что я переспала с тобой, еще не значит, что теперь я принадлежу тебе на веки вечные и буду подчиняться всем твоим прихотям. Ты подумай об этом, хорошо? А я сейчас пойду.

– Куда ты? А рыба? А десерт?

– Мне и без сладкого тошно. Счастливого пути, Леня. Позвони как-нибудь, если будет свободное время. Пока.

Она бросила на стол салфетку и ушла, вся такая стремительная. Шортман даже встать не успел. Посмеиваясь и качая головой, он принялся за свое мясо. Небольшая размолвка не испортила ему аппетит. Что за женщина, ну и характер! Гордая. Он сентиментально припомнил, как однажды, много лет назад, Нина облила его несвежей водой из цветочной вазы только за то, что он якобы водил в кафемороженое Ленку Мелехову из 9 «Б». На самом деле он заскочил выпить минералочки, а Ленка с подружкой уже сидели там, лакомились пломбиром под шоколадной крошкой и позвали его к своему столику. Леня и просидел-то минут пять, не больше, – столько, сколько нужно мальчишке, чтобы проглотить стакан газированной воды и пирожок с повидлом, но кто-то видел его и донес Нине. Он пришел к ней вечером, принес, как дурак, букетик тюльпанов. Нина сдержанно поблагодарила его, пригласила в комнату и стала искать, куда бы пристроить цветы. Из синей вазы торчали засохшие прутики сирени. Нина вытащила их, засунула в мусорную корзину возле своего письменного стола, а тухлую воду аккуратно вылила ему на голову. Он сидел, оторопев от неожиданности, в мокрой рубашке, с волос у него текло, на горбинке носа повисла какая-то зеленая тина, а потом он понял вдруг, в чем дело, и начал смеяться. И Нина тоже смеялась, когда он все ей объяснил. А потом они пошли в ванную стирать его рубашку, и там он, кажется, в первый раз поцеловал ее. Очень романтично! А когда рубашка была уже выстирана и высушена с помощью утюга, когда они уже сидели на кухне и пили чай, пришла Римма Сергеевна. Она подозрительно повела носом – в воздухе висел запах глажки, уютный и веселый запах, в котором было что-то праздничное, – но ничего не сказала, а накормила их очень вкусным сервелатом.

Да, но с чего Нина теперь-то так взъелась?

Он наспех и без удовольствия закончил свой ужин, все думал, на что она рассердилась.

Он думал об этом в машине.

Думал в самолете.

И когда тот уже заходил на посадку, Шортман вдруг понял.

Звонко хлопнул себя по лбу:

– Какой же я дурак! Дурак я какой!

«Какие дети, Леня? Ты помнишь, сколько мне лет?»

Вот оно в чем дело. Не так уж много ей лет, кстати. Но если…

Да не нужны ему никакие дети! Столько лет жил без них! Вот еще! Что она себе такое навоображала, глупенькая? Расстроилась сама, его расстроила, обозвала купчиной-самодуром! Может, ей так уж дети нужны, но их вовсе не обязательно из себя рожать, можно взять готовенького! Шортман так и решил ей сказать, прямо вот позвонить и сказать, что они поженятся, когда он вернется, и возьмут, в лучших купеческо-самодурских традициях, сиротку на воспитание!

Он едва дождался, когда самолет сядет, даже забыл, что боится летать.

И сразу набрал номер Нины.

Хотя она, наверное, уже спит.

Ничего, проснется. Ради такого случая.

Но она не торопилась брать трубку, и Шортман хотел уж дать отбой. Может, она понервничала и приняла снотворное, а он бессовестно тревожит ее своими глупостями! Можно ведь поговорить и когда он вернется, правда?

– Аллоу…

– Нин, ты спишь? Это я, Нин. Ты не сердись, что я тебя разбудил, просто я хотел сказать…

– Лазарева Нина Алексеевна вам кем приходится?

Только тогда он понял, моментально похолодев с головы до пят, что этот скрипучий старушечий голос в телефоне не принадлежит, не может принадлежать Ниночке.

– Я… Я ее знакомый, то есть будущий муж, то есть… А что с ней? Где она?

– А то с ней, что она находится у нас, в сто тринадцатой городской больнице, в реанимации. Привезли после автокатастрофы. Аллоу? Гражданин, вы где там? Будущий муж! Аллоу!

Шел снег, или дождь со снегом, или просто какая-то ледяная чепуха сплошным потоком валилась с черного неба.

Нина стояла в пробке. Пробка была глухая, безнадежная, но какие-то автомобилисты-невротики то и дело принимались хамски сигналить и так же безысходно хамили друг другу и «наконец-то дозвонившимся до нас слушателям» – диджеи по радио. Нина протянула руку и заткнула диджеев, да так, что черненький шпенечек остался у нее в ладони. Теперь еще и радио сломано. Великолепно! Впрочем, ей, кажется, особенно терять нечего. Она же выходит замуж за олигарха! Он же купит ей все, что она захочет, – и новый радиоприемник, и новую машину, и даже, если она как следует попросит, самолет! Самолет в плане передвижения по Москве, пожалуй, будет лучше всего. Но вот двигаться ей уже никуда не придется, работать-то она бросит. Выйдет на пенсию. А кто она есть, разве не пенсионерка? И почему самое лучшее, что с тобой могло произойти, происходит безнадежно поздно, почему все хорошее всегда опаздывает? Потому что бог любит терпеливых и всегда вознаграждает их, по мере минования надобности.

Как уходила ее молодость, как вспоминала Нина о нем, о Леониде, как тосковала порой, как гадала: какой он теперь? Помнит ли ее? Вспоминает хоть иногда? О любви же она не думала вовсе, область чувственного была закрыта для нее. Нина поставила на себе крест, смирилась с участью старой девы. «В конце концов, – говорила она себе, – есть женщины для любви не созданные, и это к лучшему, что я, будучи именно такой женщиной, не вышла замуж. Брак не принес бы мне радости, быть может, я мучилась бы сама и мучила мужа…» На вопросы досужих приятельниц, пытающих Нину, отчего та не выходит замуж, она спокойно отвечала: