Панорама времен - Грегори Бенфорд

— Я думаю, что это может объяснять аномальный уровень шумов. Если я не ошибаюсь — это не тепловые шумы, — сказал Маркхем. — Нет, шумы генерируются самими тахионами. Этот кусочек антимонида индия не только посылает тахионы, но и принимает их. Это фон от тахионов, которым мы пренебрегли.

— Фон? — спросил Ренфрю. — Но от чего?

— Давайте разберемся. Попробуйте включить ваш коррелятор.

Ренфрю поколдовал над приборами и отступил от осциллоскопа.

— Вот, так должно получиться, — кивнул он.

— Что должно получиться? — спросил Петерсон.

— Это блокирующий анализатор последовательности сигналов, — стал объяснять Маркхем. — Он отфильтровывает настоящие шумы, возникающие в этом кусочке индия — я имею в виду шумы на звуковых волнах, — л выделяет сигналы из хаотического фона.

Ренфрю напряженно всматривался в экран осциллоскопа. На экране теперь наблюдалась волна сложной формы.

— Такое впечатление, что это серия импульсов, связанных между собой определенными интервалами, — сказал он. — Но сигнал является функцией времени и затухает. — Он показал на расплывающуюся линию, которая опускалась до уровня шумов у правого края экрана.

— Довольно регулярные сигналы, — произнес Маркхем. — Смотрите — один пик, потом пауза, затем два пика и снова ничего, потом четыре пика, которые почти наползают друг на друга, а потом опять ничего. Странно.

— Как вы думаете, что это? — спросил Петерсон.

— Совершенно ясно, что это не обычный фоновый шум, — сказал Ренфрю.

— Здесь прослеживается определенная последовательность, которая не может быть естественным шумом, — подтвердил Маркхем.

— Да, это больше смахивает на код, — согласился Ренфрю.

— Вот именно, — поддержал Маркхем. — Давайте это зафиксируем. — Он стал писать в настольной папке с зажимами для бумаг, потом оторвался и спросил:

— Кривые на экране в масштабе реального времени?

— Нет, я подрегулировал систему так, чтобы выделять образцы шумов с интервалом в сто микросекунд. — Ренфрю потянулся к ручкам осциллоскопа. — Если хотите, я могу выбрать другой интервал.

— Подождите, пока я не скопирую это.

— А почему бы вам не сфотографировать? — спросил Петерсон.

Ренфрю посмотрел на него и сказал со значением:

— У нас нет пленки. Знаете, везде нехватка, а лабораториям в наши дни все достается в последнюю очередь.

— Учтите это, Ян, — вставил Маркхем.

Через час появились результаты. Шумы оказались суммой сигналов, накладывающихся друг на друга. Иногда возникали группы коротких резких скачков, которые тут же поглощались штормом быстро перемежающихся кривых.

— Слушайте, а почему здесь так много конкурирующих друг с другом сигналов? — спросил Петерсон.

Маркхем пожал плечами. Он морщил нос, пытаясь водрузить очки на место, что придавало его лицу выражение отвращения, которого он в данный момент не испытывал:

— Я думаю, это сигналы из далекого будущего. Однако я не возражал бы и против сигналов от карманных вселенных.

— Я бы не стал доверять новой астрономической теории. Эти ребята спекулируют теориями почище биржевых брокеров.

— Согласен, — кивнул Маркхем. — Они часто превращают крупинку истины в интеллектуальную рисовую кашу. Но на этот раз они попали в точку. В галактиках широко распространены неизвестные источники инфракрасного излучения. Это очень похоже на микрогалактики. — Он сложил пальцы обеих рук шалашиком и улыбнулся, глядя на них, — его любимый академический жест. В подобные моменты очень приятно совершать что-нибудь ритуальное, чтобы пойти дальше.

— Эта сфера ваших сигналов в сотни раз превышает шумы, которых вы ожидали, Джон. Я рад отметить, что это не редкость, и нами зафиксирован фон из тахионных сигналов. Да, речь идет о сигналах из разных времен, а также из микровселенных.

— Они приходят и уходят, — заметил Ренфрю. — Я все-таки могу в течение каких-то временных интервалов продолжать передачу.

— Отлично, — одобрил Петерсон, который до этого молчал. — Продолжайте.

— Я все-таки надеюсь, что у этих парней в 1963 году детекторы не настолько чувствительны, чтобы они могли изучать подобные шумы. Если они будут принимать только наши сигналы, которые мощнее этих фоновых шумов, когда мы передаем устойчиво, тогда все будет в порядке.

— Грэг, — задумчиво протянул Петерсон, мечтательно глядя вдаль, — есть еще одна тонкость.

— Да? И в чем же она состоит?

— Вот вы все говорите о микровселенных внутри нашей Вселенной и о том, как мы подслушиваем их сигналы…

— Правильно.

— А не кажется ли вам это немного эгоцентричным? Откуда вам известно, что мы сами не являемся какой-нибудь другой карманной вселенной?

Грегори Маркхем тихо выскользнул из лаборатории сразу же после полудня. Петерсон и Ренфрю не могли удержаться, чтобы не ссориться друг с другом. Петерсон сильно увлекся экспериментом, несмотря на привычку оставаться в стороне. Ренфрю ценил поддержку Петерсона, но старался выжать из него побольше. Маркхем находил замысловатые экивоки этих двоих комичными, тем более что они проделывали все бессознательно. При соответствующей их классовому происхождению речи они схватывались сразу же при первом различии в произношении гласных. Если бы Ренфрю оставался просто сыном рабочего, то они бы ладили с Петерсоном, поскольку каждый из них знал бы свою роль в современном обществе. Однако, вращаясь в своеобразных академических кругах, Ренфрюне придерживался столь жесткой субординации. У науки есть свойство приводить к конфликтам подобного рода. Вы можете явиться ниоткуда, сделать себе имя в науке и не приобрести новые манеры. Примером мог бы послужить случай с Фредом Хойлем, который жил какое-то время здесь и работал в Кавендишском центре. Хойль — астроном старой закалки, эксцентричный, вечный искатель истины. Он выдвигал противоречивые гипотезы и забывал о хороших манерах, когда они не подходили его настроению. Ренфрю вполне мог бы выделиться из своей среды, как Хойль, и плыть против течения, если этот эксперимент окажется успешным. Большинство ученых, поднявшихся из низов, теперь усваивали нейтральную манеру поведения и старались не высовываться — так надежнее. Ренфрю этого не принимал. В больших современных исследовательских коллективах, успех которых зависел от хорошей организации работ, для спокойного осуществления операций при сведенных к минимуму отклонениях требовались — как это теперь называлось на административном жаргоне — “безличностные” отношения. Ренфрю был одиночкой с незамысловатой психикой. К большинству людей он относился очень вежливо, и только в том случае, когда перед ним появлялся выходец из другого класса, такой как Петер-сон, он садился на своего конька. Маркхем наблюдал усиление классовых трений в Великобритании на протяжении десятилетий, отмечая эту особенность в каждый свой приезд. Время, казалось, укрепляло внутриклассовые связи, к удивлению вездесущих марксистов, которые не упускали случая нападать на правительственные программы. Маркхем ясно видел причины этого: в результате ухудшения экономической ситуации, последовавшей за богатыми годами добычи нефти в Северном море, люди стали подчеркивать разницу между собой и другими, чтобы сохранить чувство собственного достоинства. Лозунг “Мы против них” будоражил кровь. Лучше играть в эту отвлекающую внимание старинную игру, чем прямо глядеть в глаза серому, ограниченному будущему.