Дом потерянных душ - Ф. Дж. Коттэм

Тлетворное влияние Фишера по-прежнему распространялось по землям, которыми тот некогда владел, подобно призрачному ядовитому туману. И по-видимому, чувство тревоги досталось от него в наследство. Ситон, вторгнувшись в этот лес, ни разу не встретил ни туристов, ни отдыхающих, с которыми можно было бы весело обменяться приветствиями. Впрочем, никуда он не вторгался. Он прекрасно понимал, что не идет, а крадется через лес, чувствуя себя жертвой.

Затем он увидел свет. Сумрачная пелена неожиданно спала. Тогда Ситон понял, что достиг поляны, где некогда состоялась дуэль. Сейчас он шел по той самой земле, по которой ступал Кроули, перед тем как продемонстрировать свое целительское искусство на раненом немце. Ситон шагнул на ковер изумрудной травы и сквозь густые ветви деревьев вдруг увидел ее. Он увидел Пандору, в шляпе колпаком и длинном приталенном пальто с собольим воротником, бледную и элегантную. Она стояла поодаль и смотрела блестящими от лихорадки глазами. Ее ноги в башмачках на пуговках утопали в мокрой траве.

По крайней мере, именно так Ситон мысленно себе ее представил. На самом деле, выйдя на поляну, всего в футах трехстах он увидел на фоне небесной синевы мрачные очертания башни и фронтона дома Фишера. Дом выглядел весьма внушительно. Серая шиферная крыша нависала над такими же серыми, поросшими мхом каменными стенами.

У Ситона перехватило дыхание. Он не ожидал увидеть такую громаду. Подойдя поближе, он понял, что это настоящий особняк, господствующий над местностью. Особняк, атмосфера которого плотной тенью накрывала все за его пределами. Пандоре даже в голову не пришло написать о размерах здания. Для нее вся его примечательность состояла только в полном отсутствии вкуса. Ведь она привыкла к большим домам. Ситону же внушительные размеры особняка говорили о тщеславии и амбициях его владельца. Клаус Фишер стремился выделиться любой ценой. Поэтому и воздвиг себе в этой глуши памятник на века.

На подъездной аллее теперь не парковались шикарные автомобили, не было больше печального гиганта, ровнявшего гравий. От нее практически ничего не осталось. Все заросло травой и бурьяном. Разлитый когда-то бензин оставил кое-где темные пятна, словно следы неведомой черной болезни.

Ситон приблизился к дому и, задрав голову, стал рассматривать фасад, который словно наползал на него, заполняя все поле зрения. Удивительно, но выбитых стекол было не так много. И никто почему-то не захотел украсить граффити замшелые стены. Дом был высоким. Пять этажей от парадного входа, к которому вела каменная лестница, до комнаты в мансарде, окна которой делали такой причудливой кровлю. А наверху была башня. Ситон едва не свернул шею, разглядывая ее вытянутые контуры и окна-бойницы. Пандора была права. Окна в башне больше напоминали смотровые щели, странно непропорциональные по форме и размеру. Все стекла там были на месте, и Ситон видел, как отражается в них неверный оранжевый свет лучей заходящего солнца.

Дверь казалась массивной. Действительно «феодальной», по меткому выражению Пандоры. Дверь была сделана из дуба, обита железом и прошита бронзовыми гвоздями. Ситон не мог понять, как ей удалось до сих пор уцелеть. Почему, например, на нее не покусился какой-нибудь предприимчивый местный строитель? Или почему не изрубил на дрова предприимчивый турист? Но затем Ситон оглядел застывшие окрестности, прислушался к их угнетающему безмолвию. Да, дом и правда находился на отшибе. Да вид у него не слишком приветливый. К двери кто-то давным-давно прикрепил картонную табличку с выцветшей надписью «Опасно для жизни». Ситон поднялся по ступеням особняка в глубине души надеясь, что все спрятанные здесь секреты остались, как и сам дом снаружи, в целости и сохранности.

Массивные замысловатые дверные петли были покрыты руническими символами. Ситон понимал, что древнее предостережение, скрывающееся за этими знаками, было намного серьезнее самодельной надписи на картонной табличке. Пол провел пальцем по гравировке на металле. Да, в таком упадке дом Фишера стал более аутентичным. Он больше не выглядел нагромождением несовместимых вещей, как некогда пренебрежительно отозвалась о нем Пандора. Теперь, через пятьдесят с лишним лет после ее посещения, он стоял обветшавший и, как никогда, подлинный. Впрочем, это было чисто внешнее впечатление. Наверняка внутри Пола ждало еще много открытий. Он стер с руки бурые пятна, оставшиеся от прикосновения к ржавым петлям, и всем телом налег на дверь.

Она открылась.

За ней был огромный вестибюль, выложенный кроваво-красной плиткой. Ситон догадался, что на самом деле плитка терракотовая и так ее окрасили лучи заходящего солнца. Внутри царил полумрак. Тусклый свет едва пробивался сквозь грязные стекла. Вестибюль был словно окутан сумеречным туманом. С высокого потолка на пыльных цепях безжизненно свисали круглые светильники. Ситон вспомнил, что писала Пандора об освещении в доме, о настенных канделябрах, которые заправлялись смолой. Нынешние круглые светильники, вероятно, появились уже в бытность здесь психбольницы.

А еще там была парадная лестница. Вернее, когда-то она была парадной. Ее размеры действительно поражали воображение. Однако если когда-то затейливая резьба и должна была впечатлять гостей Клауса Фишера, то теперь ее не было и в помине. Помпезную балюстраду заменили практичные металлические перила. Причем тридцать лет забвения не прошли для них даром. Перила, покрашенные когда-то грязно-зеленым цветом облупились и покрылись ржавчиной. Они приходили в упадок даже быстрее, чем все остальное. Поднимаясь по лестнице, Ситон осторожно положил руку на перила. Краска, наверняка дешевая и нестойкая, превратилась в клейкую пакость. От прикосновения его руки на перилах остался скользкий след.

Но зачем, собственно, ему подниматься по лестнице? Какого черта! Конечно, он прекрасно знал, зачем поднимается по этой лестнице. Ему было известно, где Пандора спрятала непроявленные снимки. Фигурально выражаясь, она сама ему об этом сказала. Он пришел сюда за ними. Вот почему он здесь.

На каждом этаже было множество дверей — и все запертые. В углах коридоров притаилась тьма, потихоньку расползавшаяся по всему дому. Дверей действительно было многовато. И если бы Ситон позволил разыграться своему воображению, то вполне мог бы представить за каждой из них буйнопомешанного в смирительной рубашке. Но Пол не стал давать волю фантазии. Его рациональный ум занимали другие, не менее занятные мысли. Так, Стюарт неделю назад на крыше школы искусств больше напоминал не Франчо Тоне в «Пяти гробницах на пути в Каир», а Дэвида Боуи из «Счастливого Рождества мистер Лоуренс».[65]Вся мужская половина школы искусств любила Боуи. Не то слово — просто обожала! А Майк Уайтхолл в своих надувных крылышках! Конечно, очень смешно, но плохому пловцу они вряд ли помогут, особенно в Хэмпстедских прудах. Уж слишком они глубокие. Потому-то в мужском пруду купаются одни мужчины, независимо от сексуальной ориентации. А из Майка пловец никакой. Это точно.