Злая шутка - Алла Холод

вечером, Веру сразу отправили в операционную, но она доживала уже последние мгновения, даже волшебник ничего не смог бы сделать. Приехала Лена, но она была в таком состоянии, что о тебе тогда даже речь не зашла, потому что в половине десятого вечера Вера умерла. Тебя готовили к операции, которая должна была состояться на следующее утро, и мне доложили, что ты – вторая жертва несчастного случая. Тогда я принял решение, что оперировать буду сам. Ну а потом ты сама все знаешь. Ты рассказала следователю, что на некоторое время выпустила Веру из виду, а когда вы снова встретились, она уже была в неадекватном состоянии. Ты пошла за ней… В общем, ты была не в курсе того, что там произошло на самом деле, кто ее угостил, и я решил, что сверх того, что сказала следователю, ты все равно мне ничего не добавишь. К тому же ты была в депрессии, тебя не следовало травмировать лишний раз. Соблазн расспросить тебя у меня возникал неоднократно, но я так и не решился. Но ты ведь действительно ничего не знала?

– Не знала, – подтвердила Настя, – зато теперь знаю.

Владислав Евгеньевич резко встал из-за стола.

– Что ты такое говоришь, деточка? Ты такими вещами не шути.

– Я не шучу, – пролепетала Настя.

Он помолчал.

– Вера была особенной девочкой, очень ранимой, – сказал он, глядя в окно, и лицо его исказила гримаса боли. – Да что я тебе рассказываю? Ты ее знала лучше, чем я. Она была очень, как бы это правильнее сказать, несовременная, что ли. Не похожая на других девчонок. И ей не требовались никакие допинги. Она не курила, я ни разу не видел ее пьяной, хотя сейчас даже подростки пьют. Когда мы были на Крите, она и пила-то только рецину – самое низкоградусное греческое вино и добавляла в него лед. Она тебя любила, музыку любила, стихи писать любила. Она больше ни в чем не нуждалась, это то, что ей было необходимо по жизни. Тот, кто над ней так жестоко подшутил, разрушил еще и жизнь ее матери, она так и не смогла справиться, не выдержала муки. Этот человек и мою жизнь едва не пустил под откос, но я мужчина, я должен быть сильнее. Но, поверь, все это далось мне очень нелегко. Я ведь только начал жить заново – с ними обеими, с Леной и Верочкой. Они стали моей семьей, я был с ними счастлив. И ты сейчас говоришь, что знаешь, кто это сделал? Ты понимаешь, какую ответственность берешь на себя?

– Понимаю, – кивнула Настя, – я ведь тогда действительно даже не представляла себе, что могло произойти, пока я танцевала. Прошло много времени, пока я встала на ноги, пока нашла тех, кто мог мне помочь разобраться. Но зато теперь я все знаю. И потому решила все рассказать вам.

– Потому – это почему?

– Потому что вам это тоже должно быть не все равно, как и мне. И еще я хочу посоветоваться. Вы старше, умнее, опытнее меня, вы должны подсказать мне.

– Какой совет ты хочешь получить, Настя?

– Я хочу понять, должен ли тот человек понести наказание? И вообще имеет ли он право жить на свете?

Владислав Евгеньевич буквально вцепился в девушку взглядом.

– Что ты задумала?

Настя пожала плечами, по ее щекам катились слезы, душили, жгли.

– Он никогда не будет наказан по закону, понимаете? Он мне признался, потому что был нетрезв, потому не видел во мне никакой опасности и даже не знал, что мы с Верой были знакомы. Он был уверен, что я даже не понимаю, о ком именно он говорит. Думал, что он просто рассказывает эпизод с некой незнакомой девушкой. Если бы он чувствовал хоть малейшую опасность, ни в чем бы не признался.

– Ты уверена, что он говорил именно о Вере?

– На сто процентов, абсолютно уверена. Так же, как и в том, что по закону его наказать невозможно. Вера уже была совершеннолетняя. Да и статьи такой нет в Уголовном кодексе. За что его привлечешь? И как докажешь? И самое главное. У него отец – судья, он никогда не допустит, чтобы сын попал в неприятности с законом. Этот парень неуязвим.

Свиридов задумался.

– Не плачь, Настя, успокойся. Не поддавайся эмоциям. Не хватало, чтобы еще одна жизнь рухнула из-за твоего необдуманного поступка.

– Какая жизнь? Чья?

– Твоя, дурочка!

– С тех пор, как погибла Верка, я и не живу.

Они замолчали, потому что кто-то дернул дверь, потом постучал. Свиридов сделал Насте предостерегающий жест: молчи, мол. Было уже пять вечера, заведующий отделением вполне мог уйти домой. Только те, кто с ним работал, знали, что Владислав Евгеньевич, с тех пор как остался один, так рано не уходит никогда. Торопиться ему теперь некуда.

– Знаешь, Настя, я не хочу, чтобы ты наделала глупостей. Скажи мне честно, что ты задумала?

– Я хочу, чтобы с ним в конце концов произошло то же самое. Я тоже хочу пошутить. Чтобы око за око.

– Хочешь отравить его, что ли?

– А почему нет? Куплю какую-нибудь дрянь и пошучу с большим удовольствием.

– А у тебя тоже отец судья? – усмехнулся Свиридов.

– У меня вообще отца нет. А что?

– Значит, нет того, кто оградит тебя от неприятностей в случае, если тебя накроют?

– А почему меня обязательно должны накрыть? Я аккуратно.

– Настя, скажи, а этот парень, он сам-то наркоман?

– Нет, он не такой дурак, чтобы закидываться этой дрянью. Он работает в сфере развлечений, организовывает частные вечеринки для богатых придурков. Он розовый брют жрет, дорогой виски хлебает. Будет он таблетки глотать или там «мяукать»… Не тот персонаж.

– Вечеринки, говоришь? – задумчиво протянул Свиридов. – Отец судья! А как же его фамилия, пацана этого?

– Стас Кондрашов.

Владислава Евгеньевича словно ударило током. Он еще сильнее помрачнел, хотя, казалось бы, больше уже и некуда.

– Вот что я тебе скажу, раз уж ты за советом пришла. Ничего не предпринимай. Ни в коем случае. Он твое угощение не примет, у тебя ничего не получится.

– А если