Плевицкая - Леонид Млечин

Постарайся лично увидеться с нашими „ребятами“ и прямо, как со мной, переговори о всех своих нуждах, а кроме того, я думаю, что ты уже достаточно поняла всю важность и необходимость нашей работы, и глубоко уверен, что при первом свидании с „ребятами“ ты предложишь и свои услуги, это будет для меня большой радостью.

Пиши много, буду очень рад получать от тебя большие письма. Глубоко уверен, что месяца через три я получу от тебя письмо на немецком или французском языках — если ты меня любишь, то сделаешь это для меня.

Целую всех крепко-крепко.

P.S. Привет всем, а Шуре отдельно».

Завтракая, прогуливаясь по улицам, заходя в магазины и кафе, Петр Георгиевич размышлял над тем, как хорошо было бы оказаться здесь вместе со всей семьей. Он не случайно настаивал на том, чтобы жена и дети взялись учить немецкий, — надеялся, что Иностранный отдел ОГПУ после успешно выполненного задания оставит его за кордоном на постоянной работе и можно будет вызвать к себе семью.

Москва пересылала его пространные послания в Харьков: «При сем препровождается письмо „Сильвестрова“ Р. М. Подлуцкой и записка „Сильвестрова“ о болезни его дочери. Просьба оказать возможное содействие жене „Сильвестрова“ в лечении ребенка, ибо „Сильвестров“ своей последней работой заслужил это».

Харьков ответил: «Содействие жене „Сильвестрова“ в лечении ребенка мы окажем. Просим выслать деньги жене „Сильвестрова“ за ноябрь».

Помогли. И попросили Москву рассчитаться: «Препровождаем письмо для „Сильвестрова“ от жены. Последней мы выдали двести пятьдесят рублей жалованья за январь месяц и сто рублей пособия на лечение ребенка, который серьезно болен. Выданные триста пятьдесят (350) рублей просим вернуть».

Десятого июня 1930 года Центр ответил венскому резиденту. Из письма становится понятно, почему для вербовки был выбран Николай Владимирович Скоблин. В Советской России чекисты установили контакт с одним из его братьев — Владимиром, и тот написал нужное для разведки письмо. Но попыткой вербовки Скоблина задачи Ковальского не исчерпывались. С ним связывались немалые надежды — проникновение внутрь эмиграции:

«„Иваницкого“ мы и направили вам не только для выполнения с вашей помощью специальных наших заданий, но и для непосредственного использования вами. Полагаем, что его знакомство с белым движением и его руководителями может быть вам иногда полезным. То, что он, будучи сам белым офицером, не работал до сих пор специально по белым, не может служить, с нашей точки зрения, препятствием для использования его по этой линии в будущем.

При сем прилагаем письмо к ген. Скоблину и фотокарточку его брата, находящегося в СССР. Просьба через ЕЖ-5 выяснить местопребывание ген. Скоблина (мы по другой линии даем аналогичное задание). По некоторым данным, Скоблин в настоящее время проживает в Ницце. Желательно вызвать его для вербовки в Вену под предлогом передачи письма от брата. Разговор с ним возложите на „Иваницкого“».

ЕЖ-5 — номер одного из агентов советской разведки. Петру Георгиевичу Ковальскому был присвоен агентурный номер ЕЖ-10.

Ковальский ждал, пока из Москвы перешлют письмо генералу Скоблину от его брата. Когда резидентура выяснила, где находится Николай Владимирович, и установила его точный адрес, Петр Георгиевич написал генералу, напомнил о себе и незамедлительно получил приглашение приехать в Париж.

Срочное послание от резидента в Вене было расшифровано на Лубянке в порядке очередности. Листок из шифровального блокнота передали машинистке, допущенной к работе со сверхсекретными материалами. Заложив три копии, она стремительно перепечатала телеграмму. Высокий молодой человек сложил листки в картонную папку с завязками и отправился в кабинет заместителя начальника Иностранного отдела ОГПУ.

В принесенной им папке лежала короткая телеграмма из Вены: «ЕЖ/10 вернулся в Вену из Парижа. Жена генерала согласилась работать для нас. Имеем подписку и первые сведения. Подробности будут сообщены почтой. Почтой жду подробных указаний».

Письмо из Вены от 1 октября 1930 года не заставило себя ждать. Третий пункт обширного послания гласил:

«При сем пересылаю доклад „Сильвестрова“ о его поездке в Париж. Генерал пошел на всё и даже написал на имя ЦИК’а просьбу о персональной амнистии. По моему мнению, он будет хорошо работать. Жалко только, что до сих пор нет от вас никаких инструкций.

Подписка Скоблина писана симпатическими чернилами „пургеном“ и проявляется аммоняком (летучая щелочь). Беда в том, что когда аммоняк улетучивается, то снова письмо теряется. Пусть у нас его проявят какой-либо другой щелочью после первого чтения.

Визитная карточка служит явкой (пароль). Генерал будет разговаривать с любым посланным от нас человеком, который предъявит ту же визитную карточку. Прошу срочно указаний. Месячное жалованье, которое желает генерал, около 200 американских долларов».

В сентябре 1930 года советская разведывательная сеть в Париже пополнилась еще одним агентом. Вернее, двумя, потому что Надежда Васильевна Плевицкая принимала участие во всех делах мужа. И в первой же телеграмме о большом успехе особо отмечалась вербовка Плевицкой.

Личное дело генерала, которое хранится в архиве внешней разведки, начинается короткой справкой:

Вот, собственно, и всё, что в 1930 году в Москве знали о генерале.

Впоследствии, когда в среде эмигрантов любовь к Плевицкой и уважение к Скоблину сменятся ненавистью и злобой, станут уверенно говорить, что они купили дом 345 на авеню маршала Петена в городке Озуар-ла-Феррьер на деньги советской разведки.

Но это не так. Дом они приобрели в рассрочку еще до вербовки, на деньги, полученные за концерты Надежды Васильевны, которая многие годы собирала полные залы. Два младших брата Скоблина, тоже покинувшие Советскую Россию, постоянно жили вместе с ними: Феодосий Владимирович, бывший подпрапорщик Корниловского полка, и Сергей Владимирович — ему было всего 23 года, и он писал стихи…