Фамильные ценности - Александр Александрович Васильев

– Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!

Тут главный новогодний персонаж открыл глаза, пробурчал:

– Дедушка, Дедушка… Заболел ваш дедушка! – и снова заснул.

В 1960-е годы мама стала сниматься на телевидении и записываться на радио, чаще всего в поэтических композициях. Помню ее в роли матери Герцена в телефильме “Былое и думы”, большую роль в телеспектакле “Тещины языки”, радиопостановки с режиссером Мариной Турчинович, маминой приятельницей. Мама привела на телевидение и меня: я дебютировал в восьмилетнем возрасте в передачах “Театра «Колокольчик»”, потом в качестве ведущего воскресного “Будильника” с маминой приятельницей и коллегой по детскому театру Надеждой Румянцевой.

Но уже тогда маму преподавание влекло больше актерства. В середине 1960-х годов она, будучи еще актрисой театра, вернулась в Школу-студию МХАТ и поступила в аспирантуру к своему любимому профессору сценической речи Елизавете Федоровне Саричевой. Елизавета Федоровна была прибалтийская немка из эстонского города Дерпта (ныне Тарту), где ее отец служил профессором в Дерптском университете. Саричева, настоящая рафинированная интеллигентка, много лет проработала в Школе-студии МХАТ и воспитала первое поколение советских дикторов. Она носила элегантные старинные броши и кружевные воротнички, обладала плавной речью… Было полное ощущение, что это женщина XIX века, случайно попавшая в социалистическую эпоху. Лучшими подругами Саричевой были актриса Анастасия Георгиевская и моя мама.

Как-то, когда я был еще маленьким, Елизавета Федоровна пришла к нам домой. Мама очень ждала ее, страшно волновалась и, чтобы порадовать уважаемого педагога, приготовила большое количество, как мне тогда казалось, деликатесов. Перед тем как она вносила в гостиную очередное блюдо, я вбегал в комнату и торжественно провозглашал:

– А сейчас будет хлеб!

И убегал. А мама вносила хлеб. Потом я возвращался и объявлял новое блюдо:

– А сейчас будет подана селедка!

Мне страшно нравилось анонсировать эти яства.

Мама регулярно навещала Елизавету Федоровну в ее маленькой квартирке, расположенной в одной из новостроек в Теплом Стане, куда Саричеву переселили из снесенного дома в самом центре Москвы. В конце жизни эта уже очень пожилая женщина практически не выходила на улицу, целыми днями лежала в кровати под многочисленными миниатюрными портретами своих родовитых предков. Портреты Саричева завещала маме.

Гражданская панихида по Елизавете Федоровне проходила в ЦДРИ. Народу было видимо-невидимо, пришли многочисленные ученики Саричевой. А я страшно испугался, увидев в гробу женщину, которая бывала у нас дома.

Отыграв на сцене ЦДТ двадцать пять сезонов, мама с радостным сознанием исполненного долга в 1972 году ушла на пенсию, чтобы стать сначала педагогом, а затем и профессором кафедры сценической речи в своей альма-матер. Со временем она стала преподавать сценическую речь и в цыганском театре “Ромэн”, и в Московском кукольном театре Авксентия Гамсахурдии, и в театре “Камерная сцена”.

Еще один поворот судьбы – и в те же годы маму приглашают в Хореографическое училище при Большом театре. Мама преподает актерское мастерство вместе с такими корифеями театральной педагогики, как Ирина Македонская и Юрий Недзвецкий. Много, ох как много замечательных русских балетных артистов училось у мамы. Приведу лишь неполный звездный список: Алла Михальченко, Владимир Деревянко, Нина Ананиашвили, Андрис и Илзе Лиепа, Николай Цискаридзе… Балет в ее жизни – волшебное искусство. В 1940-е через одноклассниц сестер Щербининых мама познакомилась с Майей Плисецкой, нашей соседкой по имению в Литве, и не раз с ней в молодости встречалась. Мой папа трижды работал над декорациями и костюмами Большого театра: им были оформлены “Лесная песня”, “Мазепа” и “Снегурочка”. А мамины ученики издавна блистали на сцене Большого; блистают и теперь, когда ее уже нет.

Но родным домом для мамы была Школа-студия МХАТ. С радостью шла она на занятия – всегда приветливая, веселая, элегантная. Студентки доверяли маме личные переживания, зная, что всегда будут услышаны и могут рассчитывать на совет. Спустя годы после окончания Школы-студии бывшие студенты продолжали ей звонить и приглашать на свои спектакли. И мама, которой к тому времени было уже немало лет, в зиму, в страшную гололедицу, поздним вечером отправлялась на какую-нибудь премьеру, чтобы поддержать своего ученика. Анна Ивановна, старшая по подъезду, по этому поводу всегда шутила:

– Кто у нас позже всех возвращается домой? Татьяна Ильинична. Она у нас самая гулящая девушка в подъезде.

Мода значила для мамы немного, но стиль одежды – всё. Как она умела носить шляпы, подбирать тона блузок и шалей, закалывать старинные камеи, оттенять овал лица жемчужным ожерельем, подчеркивать тонкость удивительного профиля бирюзовыми в серебряной филиграни серьгами! Мама была человеком утонченного вкуса, чуть-чуть старинного, но очень русского и незыблемо классического, которого в Москве начала XXI века и днем с огнем не сыскать. Она была запоздалым цветком Серебряного века – убежденной монархисткой: портреты августейшего семейства стояли в ее уютной спальне. Почитала поэтическое слово и сама писала стихи. Мама боготворила Марину Цветаеву, сердцем чувствовала ее дар и ее трагедию. Обожала Анну Ахматову; встречалась с ней в 1944 году и читала в студии Анне Андреевне ее же стихи. Дружила с Михаилом Светловым, Николаем Асеевым, Наумом Коржавиным и Кариной Филипповой, сказавшей о ней: “Трель соловья в оправе Фаберже”.

А Михаил Светлов с веселой укоризной написал:

Мама хоть и была Раком по гороскопу, но очень любила путешествовать, особенно поездом. Ей нравилось чередование пейзажей за окном – тогда она мечтала, молилась… Мы много ездили по стране, бывали в Закарпатье, в Крыму, на Днепре, в Ленинграде. Маме всегда хотелось подарить своим детям, мне и Наташе, самое доброе и прекрасное, радостное и светлое. Наше ощущение счастливого детства было ее рук делом. Мама говаривала: “Сколько в детей вложишь, столько тебе и вернется!” И мы всегда старались вернуть свой долг сторицей. Эмиграция надолго оторвала меня от мамы: нам оставались только письма и телефон. Сестра в 1980-е годы жила с мужем, журналистом газеты “Правда” Андреем Толкуновым, и сыном Митей в Нью-Йорке. Так что мама в те годы оказалась в разлуке с детьми. Счастье, что рядом с ней оставался любимый муж, которым она восхищалась.

Но как только ей, уже в эпоху Горбачева, позволили приезжать в Париж, она начала часто бывать в прекрасной Франции и полюбила ее. Прежде она бывала там лишь однажды, в мае 1965 года, во время гастролей Театра им. Моссовета. Когда она впервые приехала ко мне, то первым делом пошла в отель L’Ocean, где останавливалась с отцом во время тех гастролей.

Мама побывала и в Германии, и в Англии, и в Югославии, и в Чехии, а из Парижа нам удавались поездки в Андалузию, в Монте-Карло, в Бельгию, в Голландию и Италию. С первого взгляда мама влюбилась в Константинополь – Стамбул, когда ездила на премьеру моего “Щелкунчика” в Анкаре. И всегда обожала Литву, родной Павильнис. В свое последнее лето там, в 2002 году, она обошла весь наш большой сад, обняла каждое дерево и попрощалась с ними.