Опасная красота. Поцелуи Иуды - Кристина Юраш

Лишь что-то вспыхнуло в синих глазах, вспыхнуло — и исчезло…

— Спасибо за усердие, субдиакон, Каин оценит, — проговорил Тернер, даже не взглянув на Пия Малека.

И, как бы мне не было страшно, как ни тряслись мои руки, и не колотилось сердце, я сказала, не отводя взгляда:

— Святой день, Ваше Высокопреосвященство…

— Кардинал Тернер, отдайте девчонку мне, у меня она заговорит очень быстро! — настойчиво пробубнил Малек. — Во имя Каина и Лилит, просто отдайте ее. Позвольте, и я…

— Ваше рвение заслуживает похвалы, но в нем нет необходимости, — не повышая голоса, оборвал кардинал, но столько жуткого, леденящего холода было в его голосе, что субдиакон резко замолчал и попятился назад. — Это сотрудница полиции, которая выполняла задание, и здесь она находилась по моему личному распоряжению.

Вначале мне показалось, что я ослышалась. Потрясение было настолько сильным, что я не двинулась с места, когда Коул кивнул своему водителю, отпуская его, и жестом велел мне следовать за собой.

Святые небеса! Непогрешимый, безупречный, кристально честный Коул Тернер, с недрогнувшим сердцем отправивший когда-то сотрудницу своего отдела на смерть за то, что она танцевала стриптиз, только что солгал всей своей братии?!

Солгал ради меня.

— Я слушаю, Моника, — проговорил он, не глядя, когда мы с ним, рука об руку, шли по узкому и прямому, как стрела, тротуару через сквер к черному «БМВ».

И тут внезапно я поняла, во что именно складываются все дороги, дорожки, мостовые и тротуары Поселения. Это был колос — символ земледелия. Символ Каина.

— А если я не хочу говорить, Ваше Высокопреосвященство? — криво усмехнулась я. — Велите Пию Малеку, чтобы развязал мне язык?

Не отдаст. Ни за что не отдаст — это было в его глазах. Он распахнул передо мной дверцу машины, и это был полностью светский жест. Церковники никогда так не поступали.

Точно так же, как никогда сами не садились за руль, как сел Коул. Духовному лицу его сана и положения полагался личный водитель, и никак иначе.

— Ты знаешь, что сестра Гурович настаивает на повторном клировании? — спросил он, выруливая с парковки, и я засмотрелась на его руки в черных перчатках из тонкой кожи.

Яркое солнце просвечивало салон, и хотя было холодно, весна чувствовалась в каждом деревце, в каждой краске, и в ослепительно-голубом небе, от которого я отвыкла за эту долгую серую зиму.

И меня вдруг с головой накрыло дикое чувство, как будто мы с ним, совсем в другом времени и месте, едем домой из супермаркета, болтая ни о чем.

В багажнике большие пакеты с продуктами на неделю (среди которых много того, без чего мы бы точно могли обойтись, но что так приятно покупать импульсивно!), вечером у нас будет сериал и сырная пицца, а ночью сумасшедший секс.

И солнце так же бьет в стекла, а на заднем сиденье спят наши дети — мальчик со светлыми волосами и девочка с темными кудряшками…

— С чего бы это, ума не приложу? — как во сне говорю я.

— Я не знаю, чем ты так хотела отвлечь ее внимание, но ты перестаралась, — спокойно отзывается он. — И я теперь никак не могу на это повлиять.

Впереди — КПП, на котором он притормаживает и я вижу дежурного нравственника, но не того безучастного, что пропускал меня сюда, а совсем другого, который чуть ли не всем корпусом ныряет в салон. Взгляд его задерживается на мне.

— Все в порядке, Ваше Высокопреосвященство? Можно посмотреть документы вашей спутницы?

Но не успевает он договорить, как к машине подлетает другой нравственник, выше рангом и оттесняет первого. Он подобострастно улыбается, едва ли не отдавая поклоны:

— Простите его, простите, кардинал! Это брат Лошмид, он только недавно вступил в наши ряды! Простите великодушно! Хорошей вам дороги, удачного дня!

«Открывай ворота! Живо!», — шипит он на Лошмида, и под пристальными взглядами нравственников «БМВ» наконец-то выезжает за бетонный забор.

Отречение

Проехав метров триста, он свернул на грунтовую дорогу и поставил машину таким образом, что ее не было видно с трассы.

В таком маленьком салоне. Так близко от него.

А вокруг лес, наполненный мягкими и светлыми весенними красками, в котором черный глянцевый автомобиль смотрелся, как нечто инородное…

— Ради чего ты пошла на такой чудовищный риск? Что тебе нужно было в Поселении, Моника?

Я молчала, комкая шерстяной пояс пальто.

— Можно, я не буду говорить?

— Нет, — усмехнулся.

— Из-за Дейвиса Шеринга, — ответила я, испытывая с одной стороны ужас, а с другой облегчение, что говорю ему правду. — Позволь ему видеться с дочерью!

— Что? Ты просишь меня за Шеринга?

— Вы отняли у него руку, поселили в этом концлагере и запретили видеться с маленькой дочкой, которую он любит больше всего на свете! — меня трясло от осознания, что я говорю и кому это говорю. — Он заслуживает снисхождения!

— Такого наказания для него просила его жена, — отозвался Коул ровно, что просто выводило из равновесия меня. — Она утверждает, что его моральный облик плохо сказывался на дочери. Что его распущенность перешла все границы. Что он бил ее и ребенка.

— Проверьте ее. Она лжет.

Это было страшно, потому что я могла ошибаться, но эти слова вырвались у меня на эмоциях, как будто сами собой. Прежняя Моника Калдер никогда бы не стала делать голословные обвинения, да еще и такие серьезные. Нынешняя Моника Калдер верила своей интуиции.

Возможно, даже слишком…

— Правдивость ее слов проверялась несколько раз, — сказал Коул Тернер бесцветно. — Дело закрыто.

— Я прошу. Просто сделай это для меня, — тихо сказала я и осторожно, самыми кончиками пальцев прикоснулась к его плечу, к его черному пальто, ощущая текстуру плотного материала.

Ощущая его…

— Для тебя? — и если до этого Коул как будто избегал смотреть, то сейчас повернулся прямо ко мне.

Я замерла, не в силах даже дышать до конца, а в животе, шелестя нежными шелковистыми крыльями, взметнулась целая стая бабочек. Клянусь, я все бы сейчас отдала только за один поцелуй, за один его поцелуй…

Его Высокопреосвященство протянул руку в черной перчатке к моему лицу, я несколько раз взмахнула ресницами, чтобы отогнать подступившие слезы, потому что он не коснулся.

Я могла бы все ему рассказать. Все, с чем я столкнулась и что перевернуло мою жизнь с ног на голову. Какая же дурочка, что этого не сделала! Он бы услышал меня, он бы понял, защитил…

Но не теперь, когда я увязла, по самые уши увязла в Касторе Трое.

Теперь уже слишком поздно.