Тюрьма - Джон Кинг

Здесь так много всего вкусного, было бы грехом просто так взять и уйти. У меня никогда не было такого роскошного ужина и, может, никогда больше и не будет. И я начинаю раздумывать, а не стоит ли мне совершать такие набеги регулярно, каждый день заходить в какой-нибудь магазин, а потом вламываться ночью, никому не придет в голову выслеживать и ловить меня; и мне нравится эта идея, другие люди грабят банки и оставляют в руинах государства и нации, а я режу хлеб и сыр и никому не причиняю вреда, просто набиваю свое брюхо и продолжаю свой путь. Я допиваю пиво и понимаю, что надо идти, что если меня поймают, то решат, что я пытался стянуть выручку; и перед тем, как уйти, я хочу сделать себе двойной сэндвич, и на минуту на меня наваливается невыносимая тяжесть, и я закрываю глаза, я наелся до отвала, я сомневаюсь, что вообще смогу подняться с места; и это вызывает во мне приступ смеха, я живу, как король, и ничего не трачу — настоящий обжора. Я просыпаюсь, скашиваю глаза, заметив в стороне проблеск света, и вижу, что разгневанный владелец магазина и полицейский смотрят прямо на меня.

Новый год стучится в окна, должно быть, от нескольких забытых крошек ганджи это сияние кажется таким ярким. Но никто не собирается начинать новую жизнь. Существует только одно верное решение. Как только отпирают дверь, весь корпус Б готов взорваться. В глубокой ночи самые опасные парни готовили заговор, а все остальные слишком рассержены, чтобы помешать им. Нарки вытянули нам все нервы своими стонами и варварством, но они — часть камерного сообщества, они в некотором роде стали жертвами. Преступники, которым нечего терять, такие, как Мясник, Живчик и Милашка, в ажитации перед предстоящим бунтом, Папа и его гоблины взвинчены, даже миролюбивый Иисус и дипломаты-чиновники из союза готовы пополнить ряды восставших. Скоро Директор и Жирный Боров будут наказаны и за языки, и за героин, языки невинных созданий — символичны, и потому их преступление выглядит еще более тяжким и извращенным. Этот мир прогнил до основания, и я не хочу Нового года, я хочу, чтобы не было больше дней и ночей, несбыточных надежд и страхов, я хочу остаться бестелесным и лететь, глухой, немой и ни к чему не причастный. Но одновременно с этим моя душа жаждет бунта. Один парень умер, четверых увезли непонятно куда, если они еще живы, то им чистят желудки, если нет, то им выкачали кровь из вен. И мы пока не знаем, что произошло этажом выше.

Когда мы заперты, мы бессильны, мы можем только разломать кровати и перебить окна, поджечь камеру означает самоубийство. Но когда нас выпустят во двор, все изменится, пусть мы будем в замкнутом пространстве, пусть мы будем легкой мишенью для стрелков, стоящих на стене, когда мертвые мальчики устроят переполох, стервятники встанут на место грифов. Мы можем повалить людей в униформе на землю и взять корпус под свой контроль, выдвинуть свои требования и даже взять заложников. Самые отчаянные парни займутся заложниками, а те, кто помягче, возьмут на себя заботу о них и выдвинут требования. В итоге будет только один победитель, но, по крайней мере, нас отправят в другие тюрьмы; и я в первый раз задумываюсь, а хорошо ли это, а может, там еще хуже, чем здесь, в Семи Башнях. Если мы возьмем заложников, мы можем обратиться за помощью к государству и увидеть, как Директор и Жирный предстанут перед судом за убийство, а потом их отправят к нам, и здесь они получат свое наказание. Но эта блядская машина никогда не признается в преступлении. Если их осудят, Директор окажется в корпусе А, будет курить сигары и попивать чаек, пожирать огромные кексы Али и ждать результата неотвратимой, успешной апелляции. Мы бессильны, и если психи возьмут заложников, все это закончится смертоубийством.

Это не мое решение, то, что должно произойти, реально, безоговорочно и слишком мрачно, так что я не хочу об этом раздумывать. Я силой отправлю Директора и Жирного Борова под суд, присяжные из двенадцати гоблинов досконально и непредвзято изучат их дело, Папа будет председательствующим судьей, в выстиранной и выглаженной пижаме, на голове — огромный белый парик, и вот он стучит по столу своей вязальной спицей, чтобы в суде стало тихо. Это все становится слишком личным, в суд вводят судью, прокурора и переводчика, они закованы в наручники, и все мое существо жаждет мести. Пятеро негодяев предстали перед судом, а я — новый прокурор, я говорю на понятном беглом английском, и все понимают, чего я хочу для обвиняемых. Мой приговор будет таков: минимальный срок — десять лет, без амнистии и определенно без права перевода на работу, я настаиваю на том, что любая поблажка или привилегия, будь это кусок мыла или чашка кофе у моего старого друга Али, зависит от полного признания в своем лицемерии. На этой земле нет невинных людей, и их признания будут звучать из громкоговорителя, каждый день, с утра до ночи. Папа согласится с моими требованиями. Ослепительный свет, заливающий судебный зал, становится все ярче, словно подтверждая законность приговора.

Бу-Бу вываливается из кровати и идет к окну, смотрит, подпрыгивает, и возбужденно показывает на улицу, и его лицо становится лицом ребенка, Иисус идет за ним по узкой тропке памяти, следует за детским взглядом немого, поворачивается лицом к комнате и умоляющим тоном говорит, парни, вы не поверите, в его словах чувствуется безотлагательность, и все выпрыгивают из кроватей и торопятся к окну, посмотреть, что происходит, и я смотрю на выражения их лиц и вижу, что не осталось злобы, и я уже сам вскочил на ноги, и эта толпа загораживает вид из окна, свет яркий, ослепляет, мое сердце бешено колотится и совершает кульбиты, потому что я понимаю, за ночь выпал снег.

Все улыбаются, обнимают друг друга за плечи, губы движутся, и я так же взволнован, как и все остальные взрослые мальчики, мы оглядываем двор от края до края, видим, как лежит снежный покров, и он глубокий, хрустящий и ровный, кроме тех мест, на которых ветер надул крошечные сугробы, но что я замечаю в первую очередь, так это то, каким тихим и спокойным кажется мир, и на нас снисходит невероятное умиротворение. Я прислонился к стеклу и разглядываю замерзшие кристаллы, своенравные хлопья разбились и превратились в лед, превратились в серебряную морскую звезду, и мне больно от этого, я стою с Наной и смотрю, как падает снег, нет ни дождя, ни ветра, только мягко падают бесчисленные хлопья, и они гасят шум дороги, так что машины движутся медленно, ими правит снег, грузовики превратились в сани, в них сидит Рудольф, красноносый северный олень, и я смотрю снизу вверх на эту женщину, прожившую больше семидесяти лет, и она снова стала маленькой девочкой, она забыла про рак, о котором я и понятия не имею, ее лицо по-детски сияет, на самом деле никто никогда и не теряет этой детскости, и я понимаю, что это особенный момент, и я обнимаю ее за талию, а она ерошит мне волосы, и мы стоим вместе у окна, теперь мы знаем, что возраст ничего не значит, очень, очень долго смотрим, как падает снег, как красиво и тихо он ложится на землю.

Дверь открывается, и мы стоим в углу двора, забыв о холоде, забывшись благоговением, мы видим, что колючая проволока превратилась в пушистые бутоны, лезвия притупились, стали тонкими линиями из мела, снегом завалило внутренние и внешние стены, над канавами возвышаются сугробы, мертвенно-черное дерево стало белым и сияющим. И двор сразу стал ровным, снегом занесло выбоины и кучи с гравием, и мы боимся ступить на снег, потому что наши следы разрушат волшебство, и мне кажется, что это похоже на залитую солнцем луговину. И до боли светло, как будто из-под снега светится гора. На подоконниках лежат крохотные звезды, птицы смотрят на нас, и всходит солнце, и видны следы кошачьих лап, но нет ни крови, ни перьев, воробьи и малиновки успели спастись от его лап. Мы не решаемся сделать и шаг, парни радостно болтают и дразнят друг друга, нарки забыты, именно об этом мы мечтали в это волшебное время года, и будь я верующим, я расценил бы это как послание, которое призывает нас поверить в естественное правосудие, и в рай, и в ад, и в долгосрочную карму. Когда прибывает Шеф, мы выстраиваемся в очередь вдоль стены, оставляя нетронутым весь заснеженный двор. Молоко еще слаще, чем всегда, и снова идет снег и засыпает наши следы, и кажется, что все мы стали бестелесными.