Тысяча поцелуев - Джулия Куин

Сара не знала, как реагировать, и повернулась к Дэниелу в надежде на помощь, но тот продолжал смотреть в сторону.

– Фредди хороший…

Сара взглянула на Хью: никогда еще не видела она его в таком состоянии: лицо свело судорогой, горло конвульсивно сжималось.

– Только благодаря ему я выжил в детстве. – Хью несесело улыбнулся. – Хотя, думаю, он сказал бы то же самое обо мне.

Господи, что же за человек их отец?!

– Он… он не такой, как я, – признался Хью, громко сглотнув, – но человек хороший: благородный и добрый.

– Допустим, – протянула Сара, пытаясь осознать происходящее. – Если вы так говорите, то я буду любить его как брата, но какое отношение это имеет… ко всему?

– Именно поэтому мой отец так жаждал отомстить вашему кузену, – ответил Хью, кивнув в сторону Дэниела. – И жаждет до сих пор.

– Но вы сказали…

– Я смогу держать его в узде, – перебил Хью, – но заставить передумать не смогу.

Он переступил с ноги на ногу, и Саре показалось, что в его глазах промелькнула искорка боли. Она проследила за его взглядом и увидела трость, лежавшую на ковре возле дивана. Он шагнул было в ту сторону, но прежде, чем успел нагнуться, Сара поспешила ее поднять.

Выражение его лица, когда она протянула ему трость, мало напоминало благодарность, но он с горечью проглотил все, что хотел ей сказать, и, ни к кому в особенности не обращаясь, заявил:

– После дуэли неизвестно было, выживу ли я.

Сара взглянула на Дэниела, и тот кивнул.

– Мой отец уверовал, что… – Хью осекся и обреченно вздохнул. – И, вполне возможно, он прав: Фредди никогда не женится. Я, наоборот, думал, что все может быть, но…

Он снова замолчал.

– Хью? – тихо позвала Сара, когда молчание затянулось.

Он повернулся к ней, и она увидела ожесточение у него на лице.

– Не важно, что думал я. Отец убежден, что именно на мне лежит ответственность за следующее поколение. Когда Уинстед едва меня не убил…

Он пожал плечами, предоставив Саре и Дэниелу прийти к выводам самостоятельно.

– Но ведь не убил же, – заметила Сара. – Так что вы вполне можете… – Никто ей не ответил, и, помолчав, она решила на время позабыть о девичьей скромности и напрямик спросила: – Вы же можете, не так ли?

Он мрачно усмехнулся:

– У меня нет причин для сомнений, хотя, признаюсь, отцу об этом факте я не сообщал.

– Не думаете, что следовало бы? Может, тогда он оставил бы Дэниела в покое и…

– Мой отец, – резко перебил Хью, – никогда не откажется от мести.

– Это верно, – подтвердил Дэниел.

– Я все равно не понимаю, – устало проговорила Сара, – какое это имеет отношение к тому, каким образом Хью привез тебя из Италии.

– Если хочешь, выходи за него, – сказал Дэниел, – не буду мешать: мне Хью нравится и всегда нравился, несмотря на эту проклятую дуэль, – но сначала ты должна узнать правду.

– Какую правду? – взорвалась Сара. Ее уже тошнило от их недомолвок: ходят вокруг да около, а она понятия не имеет, в чем проблема.

Дэниел долго смотрел на нее, прежде чем коротко сказать Хью:

– Расскажите, как вам удалось убедить отца.

Она взглянула на Хью, но тот смотрел в какую-то точку поверх ее плеча, словно ее здесь и не было.

– Расскажите ей!

– Больше всего на свете мой отец любит свой титул, – глухо пробормотал Хью. – Я всего лишь средство к достижению цели – причем, как он считает, единственное, а следовательно, бесценен.

– И что это значит? – жестко спросила Сара.

Он повернулся к ней, будто только сейчас вспомнил о ее существовании, и тихо спросил:

– Неужели не понимаете? Когда речь идет о моем отце, я могу ставить на кон единственную вещь – себя.

Саре окончательно стало не по себе.

– Я составил контракт, в котором изложил все обстоятельства дела, и поставил отца в известность о своих планах, если вашему кузену хоть чем-то навредят.

Сара ахнула от дурного предчувствия, но все же выдавила:

– И что… что тогда будет?

Хью пожал плечами:

– Я покончу с собой.

Хью боролся с желанием схватиться за виски. Голова раскалывалась, и он был уверен, что единственное средство от боли – это задушить Дэниела Смайт-Смита.

Единственный раз все в жизни Хью складывалось чертовски идеально, пока Дэниелу не вздумалось сунуть нос в дела, его не касавшиеся, туда, куда не звали.

Не так представлял себе Хью этот разговор.

«А может, вообще не собирался ничего говорить», – пропищал тоненький голосок где-то в глубине души. Собственно говоря, он почти не думал об этом: будучи так увлечен леди Сарой, так околдован счастьем первой любви, Хью и не вспоминал о соглашении с отцом.

Но должна же она понимать, что у него просто не было выхода!

– Это шутка? – процедила Сара. – Потому что если да, то вовсе не смешная. Что, вы сказали, будет, если с Дэниелом что-то случится?

– Он не лжет, – вмешался кузен.

– Нет, – ахнула Сара, качая головой. – Это не может быть правдой! Нелепость! Безумие! Это…

– Единственное, что могло убедить отца оставить Дэниела в покое, – резко перебил Хью.

– Но вы это не всерьез? – выкрикнула она в отчаянии. – Вы же солгали ему, правда? Это просто угроза. Пустая угроза!

Хью не ответил, потому что сам не знал, действительно ли решился бы на самоубийство. У него была проблема. Насущная. И он в конце концов увидел способ ее решить. Честно говоря, он был доволен собой, считая свой план блестящим.

Отец будет вынужден соблюдать условия Хью, пока тот не обзаведется наследником. А как только это произойдет, сын перестанет иметь для него хоть какое-то значение. Если во власти маркиза окажется здоровый внук, а еще лучше два, он вряд ли будет возражать, если Хью покончит с собой. Нет, он, конечно, приложит к глазам платок, чтобы не шокировать окружающих, но потом навеки забудет о сыне.

О, как Хью торжествовал, когда принес отцу этот документ. Пусть он спятивший сукин сын, но видеть совершенно сбитого с толку, потерявшего дар речи монстра… Это было великолепно!

Конечно, в том, что тебя считают совершенно неуправляемым, были свои преимущества. Отец рвал и метал так, что сбил чайный поднос, и все это время Хью просто наблюдал за ним с отрешенной веселостью, которая неизменно выводила маркиза из себя. На сына маркиз Рамсгейт взглянул лишь после того, как объявил, что тот никогда не исполнит столь абсурдную угрозу. И это был действительно первый раз на памяти Хью, когда отец взглянул на него и, увидев наглую, отстраненную улыбку, стальную решимость в выдвинутом подбородке, так побелел, что даже глаза, казалось, усохли.