Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала

Просто она мне завидует – несмотря на неподвижность, привлекательность моя ничуть не пострадала, и даже в таком состоянии я их все равно всех переиграю – следующая операция по изведению этого рода уже начинает зреть в моей гениальной голове. Старая каша сварена и съедена. Может быть, я объелась самую малость. Но с моей идеальной фигурой не нужно бояться пары лишних килограммчиков. К тому же ложечка, волшебная серебряная ложечка, при мне. Старуха может выебать мое кресло, но она не доберется до моих мозгов. А если ей нравится нюхать мои испражнения, то пусть.

Теперь я начну именно с нее, со старой карги. А если ДНК не подтвердит нашего родства с папочкой, заживу с ним полноценным аристократическим семейством после его выхода из тюрьмы. И никакая ведьма нам больше помешать не сможет.

На любую проблему можно смотреть по-разному – видеть в ней всего лишь проблему или суметь усмотреть в любой проблеме массу возможностей.

Недаром я посвятила его в самую суть чувственности! Все равно он теперь без меня жизни не мыслит!

А что касается того скрюченного чудовища, которое отражается в их загаженном мухами зазеркалье, с атрофированными ножками, несоразмерно большой головой с раздутыми губами, пускающими слюни, и бессмысленным взглядом, то мне нет до него никакого дела. Убила бы это чучело, если бы могла, чтобы не мешало мне наслаждаться своим совершенством...»

Я поставил жирную точку – «шедевр» был закончен. Оставалось подобрать эпиграф.

Порывшись в электронных записных книжках, я раскопал искомое достаточно быстро. Мой любимый Грошек меня не подвел. «Литераторы – это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни своими фантазиями...» – поставил я в верхнем углу первой страницы. В конце же, искренне полагая, что читать гораздо труднее, чем писать (по крайней мере, для меня), я поблагодарил будущего читателя за долготерпение, позволившее ему дочитать опус до конца.

Теперь можно было отложить эту галиматью на пару недель – отлежаться, потом пробежать свежим глазом, исправить очевидные несуразности и отправить агенту.

Писанина заняла у меня почти неделю, позволяя хотя бы на время, проводимое за компьютером, отвлекаться от собственной ситуации. Я просто переключал мозг на соседнее реле. Единственной моей связью с прошлой жизнью была Карвалиха, которой я регулярно звонил справиться о состоянии Додика.

Сволочь первые два дня отказывалась есть и орала ночами благим матом, требуя взять его в постель, что было чуждо традициям португальских матрон. Карвалиха сопротивлялась сколько могла, но в результате Пришелец победил и женщина сдалась ему на милость. Теперь она щебетала и присюсюкивала: тварюга волшебная спит у нее на голове и, милашка, вылечила ее от мучившей несколько месяцев мигрени.

Сегодня она сообщила мне нечто неожиданное. Видела, мол, вашу чикиту и даже говорила с ней.

Страшно напрягшись, я поинтересовался, как это случилось. Оказалось, Карвалиха шла ко мне убирать квартиру, а девушка сидела в скверике, напротив подъезда, как она уточнила, очень грустная.

Общительная Карвалиха подошла поздороваться, и они перебросились парой ничего не значащих слов. Нина про меня не спросила, да Карвалиха ничего и не знала, включая место моего пребывания. Зато спросила про кота, почему я его с собой не взял. На что добрая женщина ответила, что там, куда я уехал, для животных очень долгий карантин и что у меня не было другого выхода.

Это меня потрясло. Сразу представил себе трогательный замерзший Нинин силуэт на лавке (как на плахе), среди вороха давно опавших листьев, и в сердце мое вновь впилась игла. Я ведь отдавал себе отчет в том, что я в ее глазах струсивший слабак, заслуживающий презрения. Да и в своих глазах – тоже. Отсиживаюсь тут, рассказывая самому себе сказки, нет чтобы просто посмотреть в глаза любимой женщине.

И все подозрения мои по ее поводу бессмысленны – ну не будет никакая Мата Хари сидеть под окнами своей жертвы.

Вечера я проводил у своего, можно сказать, молочного брата, так как вскормили нас грудью все-таки одни и те же структуры, хоть и по разную сторону железного занавеса.

Гарри тоже уже лет десять как ушел на покой, только в отличие от меня ему не пришлось петлять как зайцу, он сделал все очень по-умному – легализовался и официально перешел в другой статус. Теперь он был небедным человеком, владельцем модного отеля, но главной его деятельностью стало преподавание – он вел кафедру русского языка и литературы в Оксфорде. Причем занимался современной российской литературой и новоязом, которым обожал пользоваться в разговорах со мной.

У него был блокнот, куда он записывал, как он говорил, шедевральные словечки, которые выкапывал в основном на немыслимых форумах в Интернете.

– «Либерасты. Путиноиды. Педриоты. Русофилитики. Пиндосы (американцы). Кремлядь. Апокалипсец», – выдавал он мне с гордостью за богатство русского языка. – Мавзолей у них теперь – «тушкохранилище». Главное существительное – «гламур», а главное прилагательное – «пафосный». У них даже в науке самая гламурная отрасль появилась – «нанотехнологии». И в соответствии с этим один за другим пойдут нанопрезиденты.

– А наших с тобой бывших коллег называют неохристочекистами. Тоже не слабо, – добавил я на радость товарищу свою лепту. Занятно было наблюдать, как этот образованный человек, более того, человек со вкусом, радостно заглатывает подобные окказионализмы. Ему это явно нравилось не только как специалисту. – А мы с тобой просто два отмороженных чмо.

– Я тащусь от вашего Пелевина, – говорил он. – Это Достоевский новой эпохи.

– Ну уж. – Я пропустил мимо ушей гадкое «тащусь». Особенно гадким оно становится, когда его произносят заигравшиеся мужчины старшего возраста. Но иностранцу, пусть и профессору-специалисту по русскому языку, этого не объяснишь. А вот за Достоевского вступился: – Это ты загнул...

– Вовсе нет – какова эпоха на дворе, таков и достоевский. А по глубине проникновения и иносказательности еще почище будет. К тому же веселый провокатор. Плюс всеобщие тайны человеческого разума, обуянного алчностью. «Наш приятель выглядит как-то странно: давайте отрежем ему ногу?!» И отрезают. Посмотреть, не станет ли он выглядеть менее странно. А потом какой-нибудь Сорокин-новый Хармс это опишет.

– Где ты понабрался? – удивлялся я.

– У нас здесь полно таких клиентов. Они в основном, как в теплом и сравнительно безопасном подбрюшье, кучкуются в Подлондонье – боятся на родине обрезания, да такого, чтобы ничего больше не выросло. Я вчера слышал по радио, что героем всех времен и народов в России общественным голосованием выбран «эффективный менеджер» – Сталин. Это все равно, как если бы немцы выбрали Гитлера, а камбоджийцы – Пол Пота.

Да, на родине и вправду было все как всегда... Вместо людей по-прежнему толпа, которой можно вбить в мозг что угодно при помощи ржавого останкинского гвоздя. Вместо народа – телезритель. К тому же она теперь беспрестанно «вставала с колен». А с колен известно из какого положения встают... И вообще, с каждым днем становилась все более независимой – в том смысле, что от нее (кроме перекрытия нефтяного крантика) в мире абсолютно ничего не зависело. И при этом у страны постоянная патриотическая эрекция.