Дочь Великой Степи - Витольд Недозор

– Заткнись, требуха Орка! Или не знаешь, что клятый торговец заломил безумную цену за железную клетку? Да за такие деньги слона можно было купить! Посмотри, – бросил хозяин, вдруг как-то разом успокоившись, – что там с клеткой. А заодно и с кошечками.

– С ними все в порядке, господин. Но вот клетка… Боюсь, она не доедет.

– Починить клетку мы сможем? – уже успокоился Крисп.

– Господин, боюсь, что… – На Нилуса было жалко смотреть.

Казалось, Крисп сейчас ударит его, но тот лишь распорядился:

– Быстро перегрузите животных в другую клетку.

– В другую? – не понял раб. – Но у нас нет другой…

– Да, в другую. Клетка, в которой везут девок, совсем новая. Запихни их в ту, где сидит варварка, а в их клетку посади пантер. А то и в самом деле дикарка едет в отдельной повозке, словно сенаторская дочка. Да-да, пересади их к ней.

– Будет исполнено, господин, – поклонился Нилус. – Но ты сам приказал везти эту рабыню одну…

– О отрыжка богов! А сейчас я отдал другой приказ!

– Да, господин, – склонил голову раб. – Но, может быть, в клетку пантер посадить двух или трех рабов из других повозок? Если укрепить клетку ремнями…

– Нет, рисковать не надо – еще выберутся… Знаю я эту породу… Пусть посидят в тесноте. Не сдохнут, и повозка не развалится! Я все сказал!

Раб поклонился уже молча.

– Следи за тем, чтоб все было в порядке, Нилус, и я сделаю тебя вольноотпущенником. Да, – мечтательно произнес Крисп, – продав этих человеконогих ланисте, я получу хороший барыш. Даже с тебя откуп смогу не взять… Или взять все-таки, а?

– Тебе виднее, господин, – уклончиво ответил Нилус. – Жаль, что ты не смог сам стать ланистой. Через год ты бы удвоил свое состояние.

– Самому жаль. Но это дело требует умения и связей, иначе каждый бы греб сотни тысяч серебром…

Бородатый конвоир, равнодушный ко всему происходящему, достал кожаную фляжку, жадно глотнул вино. Гипсикратия, по-прежнему вцепившись в прутья, смотрела на него исподлобья. Тряхнула головой, отвернулась.

Да, вино ей бы не помешало – добрую амфору… и пить-пить-пить, пока не помутятся взор и ум. Захотелось попросить хотя бы глоток, но гордость не позволяла. Пока не позволяла.

Никогда еще ей не приходилось ездить в клетке. Всякое бывало: и тряслась в щелястой кибитке, тогда еще совсем несмышленая, и начиная с отрочества впроголодь бултыхалась в грязи осенних дождей, когда лошади вязли чуть не по колени и приходилось идти, держась за седло, если не за хвост… и на корабельной палубе блевала… Но все это не ущемляло ее достоинства. А сейчас – унылый скрип деревянных колес, клетка на старой, раскачивающейся до тошноты повозке, тряска ухабистой дороги, песни и брань конвоиров на до сих пор почти непонятном, отрывистом языке – языке римлян, «сыновей волчицы» (как они смеют вести род от того же зверя, что и ее племя?!). И ощущение безысходности, бессилия.

«Боги, какой страшный, неведомый мне грех совершила я против вас?!»

Плакать уже не хотелось. Давно не хотелось. Слезы, проклятия небесам и нижнему миру, вышним богам и подземным хозяевам, жалобы на судьбу и мольбы – все осталось в прошлом. Отчаяние и горечь сменились холодным пониманием: она должна выжить во что бы то ни стало. И она выживет, что бы там ни ждало ее в будущем.

Правда, угнетала неизвестность, ибо она совершенно не знала, куда именно ее везли. Только то, что это Италия, родина проклятых римлян… Так, по крайней мере, можно было понять из слов моряков, которые она уловила, когда ее с прочими несчастными выгнали из трюма и тут же, погрузив на телеги, куда-то повезли.

Сперва скифянка пыталась определить хотя бы направление: кажется, большую часть времени они двигались на северо-запад, если верить Солнцу. А звезды тут были совсем иные, не те, по каким ее учили находить дорогу в степи. Да еще дорога петляла, пересекалась с другими, и вскоре она потеряла уверенность даже в направлении.

Ей ничего не оставалось, как вот уже третий день подряд просто смотреть по сторонам. Хоть и говорили эллины о стране римлян всякие ужасы и населяли ее злодеями, но на самом деле никаких ужасов не наблюдалось. Напротив, это был поистине благословенный богами край! По обе стороны дороги, насколько хватало глаз, расстилались пшеничные поля, оливковые рощи и виноградники; на дальних холмах и взгорьях, подернутых призрачной дымкой, виднелся густой лес. Среди полей и садов тут и там были разбросаны небольшие деревушки с домами, крытыми соломой.

И дороги тут хорошие – выложены камнем… Повозки трясло гораздо меньше – Гипсикратия невесело усмехнулась, – чем в ее родной степи. Вот только там ее не везли в такой повозке подневольно…

Нередко она видела роскошные виллы – обиталища здешней знати, возведенные из мрамора и известняка, с портиками, балюстрадами и черепичными крышами. Люди, что встречались по пути, пусть и бедно одетые, выглядели довольно сытыми и уж точно не были заморены недородом или нищетой.

А еще по дороге ни разу не встретили они ни толп пленников (исключая ее саму и спутников по несчастью), ни солдат. Странно… В двух городках, где они останавливались, на воротах дежурили лишь по три-четыре стражника: немолодых, пузатых, равнодушных. В Ольвии и то караулы были больше. И злее, по крайней мере, на вид.

Стояла поздняя весна, первоцвет на плодовых деревьях уже осыпался. К вечеру стало прохладнее. Гипсикратия свернулась в клетке калачиком, задремала – и проснулась уже в темноте.

Что-то изменилось: не было скрипа колес, повозка не качалась на дорожных ухабах. Они прибыли куда-то.

В стороне горело несколько костров, в свете которых виднелись убогие лачуги. Мимо то и дело проходили местные жители. Гипсикратия присмотрелась: в большинстве своем шеи этих людей охватывали рабские ошейники.

В темноте она смогла разглядеть покачивающиеся силуэты огромных деревьев. Значит, их караван остановился в каком-то лесном поселении.

Скоро суета и осторожные перешептывания стали затихать. Ночь вступала в свои права. Кому повезло, уходили спать в хижины, остальные укладывались поближе к кострам. Живот сводило от голода, но усталость тянула вниз, к шершавым доскам, которыми был выложен пол клетки. Она закрыла глаза и совсем скоро опять провалилась в тревожное забытье.

Утром их путь задержало некоторое происшествие: сбежал еще один раб. Вернее, попытался.

Это был фракиец из племени одриссов, недавно захваченный в плен легионерами во время одной из пограничных стычек. Рим давно уже враждовал с фракийцами и сумел показать этим полудикарям свою силу, но до окончательного покорения их было далеко, и на рубежах – «лимесе», как говорили сыновья Волчицы, – продолжались вялые действия: не то тревожный мир, не то все-таки война. А где война, там пленники и живой товар.

Видать, пленник не собирался становиться товаром и решил, что лучшего времени для побега ему не найти. Он вдруг резко рванул расшатанную деревянную решетку – и клетка открылась.