Провозвестник Тьмы - Сергей Сезин

Поскольку в каждом ящике должно быть двадцать пять килограммов его, то сколько его тут? Не менее тонны. Вот это да! Спрыгнул и доложил:

– Вагон набит тротилом. В каждом ящике двадцать пять кило. Рядом с таким грузом и стоять боязно. Что делать будем?

Это я задал задачку. С одной стороны, груз ценный, но тащить его с собой при угрозе столкновения с адаптантами… С другой стороны, они и на карьере пригодятся, и старые подвалы можно малость подорвать. Как-то в хинкальной мне фонарщики рассказывали, что есть в частном секторе такие гадкие подвалы, которые приходится регулярно осматривать, и не всегда без боя. Пяток таких подвалов подорвать, чтобы свет туда проникал, – и рассадников Тьмы поменьше станет.

Борисевич молчал, думал. А вот я добавлю:

– Скорее всего, это тоже груз инженерного управления. Так что в соседнем вагоне могут и бензогенераторы стоять.

– Хорошо бы, – отвечает Борисевич.

А вот Николай Акимович чем-то недоволен. Словно хочет что-то неприятное сказать, но никак не решается. Что это с ним?

– Николай Акимыч, что с вами?

– Ребята, это один из тех вагонов. И мне все это сильно поперек души стоит.

Вот это да! А почему в вагоне вместо генераторов взрывчатка? Это что – обычный приступ разгильдяйства, случай идиотической секретности или за этим что-то другое кроется?

И от таких размышлений типичный мандраж от близкой Тьмы усиливается. Мы вдвоем глянули на Борисевича. Он выругался и решил:

– Идем к следующему вагону! Взрывчатку пока не берем!

Ладно. Накатил дверь на место, достал «знак города», прикрепил его к двери. Вот это уже Углегорская собственность. Надеюсь, он до нашего возвращения не отвалится. «Знак города» – это нижняя часть немецкой противотанковой не то мины, не то гранаты. Саму гранату я тоже видел – она колоколообразная по форме, кумулятивного действия. Сверху – терочный взрыватель, обычный для немецких гранат. Снизу, за отвинчивающейся крышкой – подушечка с клеем. Доблестный немецкий гренадер, завидев русский танк, должен был заскочить на него сверху, держа в руке эту гранату. Как-то во время полета он должен был отвинтить крышечку, закрывавшую клеевую подушку, и когда окажется на танке, пристроить гранату на горизонтальной поверхности машины. Граната приклеивалась. Дальше он должен был выдернуть терочный воспламенитель и соскочить обратно. Суровая практика. Впрочем, неудивительно для армии, которая для солдат сделала рабочую форму белого цвета. Чтобы почаще стирали.

Следующий – это тот самый полувагон с подпалиной. Борисевич скомандовал стрелку на крыше, чтобы глянул, что в полувагоне. Тот ответил, что немного гравия. Теперь будет последний вагон, но мы до него дойти не успели. С опушки леса по нас открыли огонь. Пули залпа дырявят дерево вагонов. Затем они уже с залпа сбились и стреляли беглым. У кого-то из противников в магазине оказались трассирующие пули, следы которых идут к нашим бронетранспортерам. Пулемета у них нет. Пока. Им басовито ответил наш крупнокалиберный. Мне стрелять далеко, потому я, воспользовавшись огнем пулемета, кинул взгляд на соседей. Николай Акимович залег за рельсом и активно стреляет по лесу. Наверное, он действительно где-то воевал. Борисевич возится с нашим автоматчиком – того задело, и серьезно, раз так лежит, не стонет и не кричит. А кто это так кричит? Наверное, кто-то раненый возле брони. Вступил в бой второй крупнокалиберный пулемет. Вообще-то надо сваливать под прикрытием брони и пулеметов. А то у адаптантов найдется какой-нибудь боевой слон Тьмы или миномет, и будет нам тут во блаженном успении вечный покой. Особенно если мина попадет в вагон со взрывчаткой. Блин, а если и во втором вагоне тротил? Тогда и хоронить нас не придется – наш прах сдует следующим же ветром. Я перебежал чуть в сторону и вперед. Теперь меня от леса прикрывает куча гравия, а от вагонов – холмик со шпалами, которым заканчивается путь. Не знаю, как его железнодорожники называют, – тупик, в общем. Гравий-то от взглядов прикроет, а насчет пуль я не совсем уверен, ибо наставления я читал давно и не помню, сколько гравия какая пуля пробивает. Вот соломы и снега винтовочная пробивает несколько метров – это мне запомнилось.

Крупнокалиберные активно долбят по лесу, огонь оттуда притих, но еще не совсем – пули над головой периодически посвистывают. Надо глянуть на Борисевича – может, он что-то командует, а я увлекся и не слышу.

Обернулся – а его не видно. Автоматчик лежит навзничь, бинтов на нем не видно – видимо, убит. Николай Акимыч меняет магазин в карабине. А куда ж наш начальник делся? Наверное, под вагон юркнул и побежал к бронетранспортерам. А что у нас сигнал сбора и уматывания? Две красные ракеты в зенит. Их пока нет. Тут адаптанты мне напомнили, что они еще есть: пуля свистнула совсем рядом – и я укрылся за гравием. Фиг его знает, это прицельно или на подавление, но каска – это не танковая броня.

Теперь только бы какие-нибудь твари с тыла не атаковали, пока мы занимаемся обстрелом черноглазых. Оглянулся и проверил – никто сзади по мою душу не скачет.

Но адаптанты другое придумали, не менее опасное.

Чуть правее места, откуда стреляли стрелки-адаптанты, вспыхнуло пламя выстрела. Не сильно яркое, но побольше винтовочных. Снаряд на низкой скорости (оттого и видимый глазом), оставляя за собой дымный след работающего двигателя, пролетел метров сто пятьдесят и угодил в брошенный паровоз. Взрыв особо не впечатлил, наподобие гранаты знакомого РПГ-7. Ну, может, чуть сильнее. Это что, адаптанты фаустпатронами решили воспользоваться? Или это какой-то другой подобный немецкий боеприпас?

Бронетранспортеры ударили туда из пулеметов, но адаптанты быстро перезарядили и опять выстрелили. И снаряд (или граната) угодил в вагон с тротилом. Не знаю, это был тот, что мы смотрели, или второй. Взрыв погасил все – зрение, слух, сознание. Мир перевернулся вверх дном. Оверкиль. Нет, не так: оверкилл[7].

Я очнулся от дождевых капель на лице. Поднял веки и… тут же уронил их. Не смог удержать. Вторая попытка была чуть успешнее, но тоже ненадолго. А мозги уже вышли из тьмы беспамятства и потихоньку начали пробуждаться к жизни. И руководить телом. Каждое движение, вернее, его попытка совершалась как первый раз в жизни. Следующий шаг – глядеть на свет, чтобы это не было тягчайшим трудом. Пошевелить левой рукой. Открыть рот. Повернуть голову – это вышло только с третьей попытки. Наверное, я тогда не смог бы сказать ни слова. Когда включился слух – даже не знаю. Над полем боя была могильная тишина. Ни птиц, ни разговоров – ничего. Или я этого не слышал? Дождик скоро прекратился. К этому моменту уже работало зрение, не слишком утомляя мозги потоком информации. Был слух или нет – я не знал, ибо было тихо. Руки шевелились. Ноги – вроде как тоже. Но вот можно ли ими сделать что-то больше, чем пошевелить, – это только предстояло проверить. Голова чуть-чуть поворачивалась – приблизительно на треть возможного. Теперь надо попробовать голову приподнять и оглядеться.