Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

6 мая. Царский день. Был в соборе. К обеду приехал архиепископ Михаил[452] благодарить командующего за награждение его звездой и бриллиантовым крестом на клобук; севши со мной рядом, его первыми словами обращения ко мне было: «Я Вас часто вижу у себя в церкви, но недолго Вы стоите в ней, будучи, очевидно, очень заняты».

Природа благоухает; изумрудный ковер полей обильно усеян распустившимися одуванчиками; сирень еще только что расцветает; зацвели яблони. Так хорошо было бы жить теперь у себя на родине…[…]

7 мая. Все те же телеграммы и военные репортерские рассуждения ребяческого характера для чтения только бы детям не выше среднего возраста. Десятками тысяч исчисляются потери у неприятеля без параллельного приведения потерь наших, Австрия-де при последнем издыхании, Германия-де умирает медленной голодной смертью; зато силен-де Бог земли русской — шапками забросаем! […]

8 мая. Погода продолжается прекрасная. А катастрофа-то, постигшая наши армии в Галиции, ведь ужасная. Если отберут от нас обратно Перемышлъ и Ярослав, то, пожалуй, несдобровать и всей Галиции, куда мы так спешно почли нужным первее всего направить наших обычных культуртрегеров — исправников да урядников; как бы не пришлось их оттуда так же спешно убирать, как случилось и со взятием нами Инстербурга… […]

9 мая. В Курляндско-Ковенской губернии мы все «тесним неприятеля»[453]. С Галицийского фронта — никаких известий. Не верится, ч[то]б[ы] в данном случае n’estpas des nouvelles было бы belles nouvelles[454]… […]

10 мая. День Св. Троицы. Светлый, голубой день. Не только дома, но и вагоны разукрасились срубленными березками. Запасшись в передний путь и в обратный «пропуском» — «бурка» и «ядро», — поех[ал] рано утром ознакомиться с санитарным[и] условия[ми] 28-й дивизии, в одном из полков к[ото]рой брюшной тиф стал принимать угрожающие размеры. Возвратился поздно вечером в тот же день ужасно разбитый автомобильной ездой — голова кружилась, испытывал какое-то оглушение; свалился как мертвый в кровать. […]

11 мая. […] У солдат на 1/4 фунта уменьшен паек мяса; теперь они будут получать по 1/2 ф[унта] свежего и 1/4 ф[унта] солонины. […]

12 мая. Наш энергичный «храбрый» полковник телеграфировал корпусному врачу 20-го корпуса, что-де пора прекратить эпидемию тифа в Волжском полку. Стараюсь всячески разъяснить нашим воякам, что не в одном враче дело, ч[то]б[ы] задушить эпидемию; не аналогично ли будет, если Верховный главнок[омандующ]ий прикажет командующему армией, что пора-де переходить через Карпаты или вступать в Пруссию. […]

14 мая. […] В публикуемых телеграммах Верховного главнокомандующего хотя и ничего не говорится пока о взятии немцами Ярослава, но в штабе «по секрету» это уже известно. Из сдержанной беседы по щекотливому для нашего оружия вопросу с Радкевичем о положении в Галиции — из шепотком произнесенных им слов, что-де, может быть, взят и Перемышль, да и по своему внутреннему убеждению я не сомневаюсь, что эта твердыня также отобрана у нас… Уж больно наше правительство поторопилось [с] торжественным] празднованием завоевания Галиции и насаждением там своих культуртрегерских учреждений… Мне думается — несдобровать и Львову…

Наши шантеклеры и в ус себе не дуют. Слава Богу, что выступление Италии все-таки морально хотя подбодрит наши войска, и они на позициях кричали уже по сему случаю «ура», на что немцы отвечали, что «зато мы у вас отобрали Перемышль и взяли 20 тысяч пленных».

17 мая. Жарко, бездождье. Телеграммы все в таком роде, что «захвачено нами у неприятеля несколько пулеметов, 60 пленных, в том числе много офицеров[455] (sic!)… Величаво прет на нас колосс, забирая и отнимая у нас методически территорию за территорией, а мы все хвастаемся и кричим «ура», вырывая у него по волосикам из его шерсти!! Несмотря на выступление Италии, я предчувствую, что тевтоны заносят над нами еще где-то могучий свой кулак. Мне думается все-таки, что с точки зрения реакционной ортодоксии в интересах охраны и укрепления своих «исконных» начал государственности, России, как военно-деспотической державе, не следовало бы воевать с Германией — державой, в к[ото]рой кулак, да еще бронированный, возведен в идеал, обеспечивающий человеческое благополучие. С упомянутой точки зрения, между Россией, с одной стороны, и Германией и другими державами одинакового с ней государственного режима — с другой, должна была бы существовать взаимная дружба и круговая порука… Но случилось то, что случилось! России на ратном поле посчастливилось очутиться в благодатнейшем сообществе с государствами прогрессивно-демократического строя. В хорошем же сообществе и плохой человек делается хорошим. Так отчего бы нам не надеяться, что и теперешнее боевое союзничество России с державами благороднейшего режима не повлияет впоследствии самым благоприятным (хотя бы смягчающим!) образом и на ее собственный режим, особенно если и после войны продолжится между союзниками и entente cordiale[456], и формальное соглашение идти рука об руку против внешнего врага? Да здравствуют же наши союзники как защитники России и от ее внутренних врагов — «волков в овечьей шкуре»!! Ура!

Широкогоров[457] (приват-доцент Юрьевского университета), подвизающийся здесь в общественной организации, передавал о пассаже, как приехавший в 1-ю армию помощник верховного начальника по санитарн[ой] и эвакуационной] части генерал Поливанов[458] был изумлен при представлении ему начальника санитарн[ого] отдела полковника Донштрубе[459] и его помощника — тайного советника д-ра медицины Феодосьева… […]