Распутин. Воспоминания дочери - Матрена Распутина

Даже Анна Александровна — самая преданная и чуткая последовательница отца — к сожалению, не в силах была объяснить мне все неясные вопросы. Я написала «не в силах» и подумала, как почти случайно оброненное слово способно бывает дать ключ. Именно. Отец обладал силой, в какой нуждались ищущие его защиты. Но они только принимали его силу как омофор. Он же хотел поделиться ею.

Отец, как все народные пророки, воспринимал Слово Божье как нечто живое, осязаемое. Когда он говорил об искре Божьей, он видел перед собой ее свет. Никакой мистики.

Вот какой-то русский ученый давным-давно считал, что открыл теплород. Другие посмеялись над ним. Они смеялись, так сказать, с научной точки зрения. А теплород есть. И называется искра Божья, а может быть, душа, или как-то еще.

Посмеются и надо мной. Поделом — зачем лезу туда, куда не знаю дороги. Но я хоть ищу ее.

Религиозность без ханжества

Как мне надо было запоминать все, что я видела и слышала, записывать, расспрашивать… Все воспоминания тех месяцев слились в одну картину — мы плывем на лодках по Туре до самого Тобольска. Плывем, чтобы поклониться особенно почитаемым в наших краях мощам святого — Иоанна Тобольского, который был митрополитом во времена Петра Великого.

Религиозность отца никогда не доходила в нем до ханжества. И я привела уже достаточное число примеров в этом роде. И вот еще один. Это случилось как раз во время поездки в Тобольск. Вместе с толпой молящихся мы провели полдня у мощей Иоанна Тобольского. Был какой-то большой церковный праздник. Настроение было благостное. Отец даже прослезился, что бывало с ним редко. Сказал: «Славно помолились». И тут же: «Теперь хорошо бы закусить». Отойдя недалеко, мы сели на лавку, развернули баулы с припасами и стали есть. Я и заикнуться не смела о карусели. Но отец сам предложил нам покататься и на ярмарке не отставал в развлечениях от детей.

Ясновидение

А тем временем происходило следующее.

Алексей, Маленький, как называл его отец, упал и ударился коленом о камень. Болезнь возобновилась. Началось сильное внутреннее кровотечение. Затем приступ прошел.

Александра Федоровна возблагодарила Господа за быстрое выздоровление сына, но через несколько дней Алексею опять стало плохо. Длительная поездка в карете по неровной дороге закончилась новым кровотечением. На этот раз оно не унималось.

Царевич очень страдал от боли. Нога в паху неимоверна распухла. Врачи были уверены, что мальчик при смерти. Такого тяжелого положения еще не было.

В тот самый день (очевидно, 11 октября 1912 г.) мы с отцом гуляли у реки. Вдруг он схватился за сердце:

— Ох, нет!

Я испугалась. Подумала, что ему плохо. Видя на моем лице испуг, он сказал только одно слово:

— Царевич.

В ту минуту отец ничего не мог знать о болезни мальчика. Он почувствовал.

«Бог увидел твои слезы»

Позже нам стало известно, что, будучи в забытьи, Алексей вдруг открыл глаза как раз в ту минуту, когда Александра Федоровна произнесла имя моего отца. Ничего никому не сказав, Александра Федоровна тут же послала ему телеграмму с тем, чтобы он как можно быстрей приехал.

Мы как раз садились обедать, когда принесли эту телеграмму. Отец прочел ее и тотчас же вышел из-за стола, опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери и стал молиться.

Это продолжалось очень долго. Мы сидели, замерев, Дуня так и застыла с посудой в руках.

По лицу отца крупными каплями стекал пот. Наконец, он перекрестился в последний раз.

Потом поднялся и велел отправить телеграмму императрице: «Не бойся. Бог увидел твои слезы и услышал твои молитвы. Не горюй, твой сын будет жить».

К тому времени, как телеграмму вручили императрице, у Алексея упала температура, боль стихла, и он крепко уснул.

Доктора не преминули приписать счастливый оборот событий наконец-то начавшемуся действию лекарств. Но во дворце никто не сомневался в истинной причине избавления мальчика.

Именно к тем дням относятся самые громкие разговоры о «подтравливании» Алексея. Я уже высказалась об этом и не считаю нужным возвращаться.

Добавлю только то, что мне передали совсем недавно.

Уже после революции специальная комиссия, расследовавшая этот случай, сопоставила факты. В то время доктор Бадмаев (напомню, что именно его видели помощником отца в подтравливании) никак не мог находиться рядом с мальчиком и вообще в том месте, где тогда отдыхала царская семья. К тому же он не был лечащим врачом Алексея.

Причиной же возвращения болезни стала неподготовленность доктора Боткина.

Остальное объяснений не требует.

Как только Алексей поднялся на ноги, царская семья вернулась в Петербург.

Александра Федоровна не знала истинных причин отъезда отца в Покровское. Ей сказали, что того потребовали наши семейные дела. Теперь же она хотела поторопить отца с возвращением.

Если раньше на вопросы Александры Федоровны о том, почему отсутствие отца затягивается, Николай отвечал: «Так будет лучше для всех нас», то после приступа болезни у Алексея он был вынужден приоткрыть истинное положение дел.

Возвращение в столицу

Николай ясно дал понять Александре Федоровне, что враги трона не. оставляют попыток использовать отца как орудия нападения на их семью. Это для царицы новостью не было. Однако у нее имелись более веские доводы в пользу возвращения отца. Что, если у Алексея случится новый приступ болезни, а отец окажется вне пределов досягаемости? Николаю нечего было ответить — жизнью царевича рисковать нельзя.

Вскоре мы (отец, Дуня, я и моя младшая сестра Варя) выехали из Покровского в Петербург.

Через несколько часов после приезда в нашей квартире на Гороховой зазвонил телефон. Обычно трубку снимала прислуга, но сейчас я успела первой. Мне не терпелось знать, кто это. Звонила Александра Федоровна. Она справилась, как мы доехали, все ли у нас благополучно и пригласила отца и меня на ужин в Царское Село. Когда я сказала ей, что с нами приехала Варя, Александра Федоровна позвала и ее.

Пока ехали из Покровского, было видно, что отец волновался, не переменились ли к нему во дворце, хотя одно уже то, что его попросили приехать, говорило о добром отношении. После звонка он совершенно успокоился.

Теперь в Варе я увидела себя, какой собиралась на первый ужин во дворец.

Она едва ли понимала, что мы с Дуней пытались ей втолковать. Я показывала Варе, как делать придворный реверанс, в то время как Дуня, обжигаясь, укладывала локоны на ее голове. Так что прическа вышла кривобокая. Но что это значило рядом с Вариным восторгом…

Варю очень волновало, как обойдутся первые минуты — ведь надо будет представиться, произнести какие-то слова. Она страшно боялась смутиться и опозорить папу.

Отца смешили наши приготовления. Он брызгал на нас водой, как бы приводя в чувство, и говорил, что сразу двух барышень на руках не унесет, если у нас от волнения подкосятся ноги.