Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри - Эдвард Фредерик Бенсон

растроган. Когда слеза упала на щеку, дама подняла руку, как будто скрывая ее, и в свете лампы блеснул яркий сапфир. Печаль дамы, ее удивительное обаяние умилили мистера Батчела окончательно. В его сердце закралась странная нежность, которую он счел отеческой, но все же несколько неуместной. Будучи человеком разумным и приверженцем приличий, он решил, видимо, что даме необходимо успокоиться, и вышел в другую комнату, дабы тоже взять себя в руки.

Как многие одинокие люди, мистер Батчел имел привычку разговаривать сам с собой. Он сказал: «Бесполезно, преподобный Батчел, делать вид, будто ты удалился исключительно ради этой девицы. Берегись, как бы не поставить себя в дурацкое положение». Взяв со стола том энциклопедии, где вчера искал Песталоцци[231], он принялся перелистывать страницы в надежде, что подвернется статья, которая восстановит его душевное равновесие. Статья о перспективе подошла как нельзя лучше. Не содержавшая в себе ни единого намека на чувства, посвященная исключительно фактам, она отрезвила мистера Батчела, и вскоре он пустился в путь по мало изученным прежде тропам знания. Настойчивость в применении лекарства возымела действие: через несколько минут он достаточно успокоился, чтобы вернуться в кабинет. По пути мистер Батчел сформулировал фразу, чтобы начать беседу, а также захватил с собой реестр брачных оглашений, поскольку предвидел, что тот понадобится. Но, открыв дверь кабинета, мистер Батчел так опешил, что выронил книгу: комната была пуста. Дама исчезла: в кресле, где она сидела, никого не было.

Мистер Батчел опустился в кресло и позвонил в колокольчик. Отозвался, как обычно, мальчик-слуга.

– Когда ушла леди? – спросил мистер Батчел.

Мальчик удивленно поднял брови.

– Леди, которую ты, пока меня не было, провел в кабинет.

– Простите, сэр, я без вас никого в кабинет не отводил. Я никогда такого не делаю.

– Когда я вернулся, здесь была леди, – проговорил мистер Батчел.

Мальчик глядел недоверчиво.

– Разве ты сейчас не выпустил кого-то из дома?

– Нет-нет, сэр. Когда вы вернулись, я сразу накинул цепочку на парадную дверь.

Тут уж спорить не приходилось. Цепочка была старинная и тяжелая, ни снять, ни накинуть ее без усилий и изрядного шума было невозможно. Отпустив мальчика, мистер Батчел принялся лихорадочно размышлять. Читатель уже знает, что мистеру Батчелу прежде случалось прикоснуться к сверхъестественной стороне бытия, и он, конечно, понимал: визит очаровательницы имел какую-то цель. К тому же он начал осознавать, что этот визит не остался без последствий. Сидя у камина, он попытался воспроизвести в воображении образ посетительницы, однако с досадой убедился, что картина получается неполная. Ему вспоминались отдельные детали внешности, но где был тот цельный образ, который произвел на него такое впечатление?

Сосредоточиться на экзаменационных работах, лежавших на столе, никак не удавалось. Мысли так часто уходили в сторону, что мистер Батчел боялся выставить неправильную оценку. Ему ничего не оставалось, как бросить работу, пересесть в другое кресло и взяться за книгу. Это было то самое кресло, где сидела гостья, – мистер Батчел не стал убеждать себя, будто выбрал его по иным соображениям. За последние полчаса он несколько раз удивлялся сам себе и тут снова удивился тому, что выбрал такую книгу. Исходя из особенностей характера, которые он себе приписывал, ему следовало, несомненно, вернуться к статье о перспективе: энциклопедия лежала открытой в соседней комнате, а из статьи он прочел самое большее десятую часть. Но вместо этого он вспомнил о томике, который открывал лишь однажды, и то на считаные минуты. Это был подарок на день рождения, полученный в прошлом году от родственницы, которая, делая выбор, либо совсем не думала, либо руководствовалась очень тонкими соображениями. Книга представляла собой сборник лирических стихотворений XVII века, и мистеру Батчелу хватило беглого взгляда, чтобы его не одобрить. Попавшее ему на глаза стихотворение он счел литературным чудачеством, изгнал книгу в одну из двух запасных спален и больше ее не видел. Теперь же, после долгого перерыва, в его уме вновь всплыли нелепые строки:

Наград не снищет твой победный взгляд:

Прекрасных, юных ими наделят[232].

Вспомнив их, он не подумал о том, как они нелепы, а отправился наверх за книгой, в которую вскоре и углубился. На сей раз он не обнаружил в стихах особых глупостей. Читая их один за другим, мистер Батчел открывал для себя ту сторону бытия, которой прежде странным образом пренебрегал, и вынужден был признать, что люди, чьи чувства были отражены в этих сонетах и поэмах, обладали чудным даром слова.

О, тщетно я ищу любовь:

Ребенок, мнится мне, я вновь —

Могу ли тень свою догнать я?

Твой дивный образ предо мной

Бесплотней полутьмы ночной —

Не заключить его в объятья[233].

Нет, эти люди, вопреки его прежним предположениям, вовсе не выделывали позы; он даже устыдился, что употреблял, говоря о них, слово «чудачество».

Мистер Батчел продолжал читать, иные стихи по два раза, иные – много больше. Одно запомнилось ему наизусть, и, когда домашние ушли спать, он прочел его вслух. Он и не подозревал, что литературные произведения бывают столь прекрасны; опустив глаза в книгу, чтобы найти выскользнувшее из памяти выражение, он невольно уронил на страницу слезу. Это было настолько непривычно, что мистер Батчел сперва обратил взгляд в потолок, однако убедился, что это доподлинно его слеза, и был чрезвычайно собою доволен. Она ведь тоже проливала слезы, сидя в этом самом кресле? Это их как будто сближало.

Размышления такого рода, однако, были роскошью, пользоваться которой следует умеренно. Вскоре мистер Батчел отложил стихи в сторону и в порядке самодисциплины принялся с бешеной энергией заполнять колонки с оценками. Когда было заполнено несколько листов, прежнее «я» мистера Батчела окрепло настолько, что его неудержимо потянуло в постель.

Какие ему снились сны и снились ли вообще, нам неизвестно. Как бы то ни было, проснулся он в более спокойном расположении духа, когда же взял бритву и посмотрел на себя в зеркало, последние остатки мечтательности благополучно рассеялись. «Декламировать стихи – подумать только», – фыркнул он и шлепнул себя кисточкой по губам. Садясь завтракать, мистер Батчел сделал вывод, что окончательно исцелился.

В кабинете его ждали прозаические труды, и в этот раз он приступил к ним не без охоты. Среди писем, лежавших на столе для завтрака, было одно от секретаря, который курировал экзаменационную программу. Мистер Батчел хорошо знал, как выглядят эти письма, и не сомневался относительно содержимого конверта. Щепетильные люди вроде мистера Батчела усматривают