Мартин Заландер - Готфрид Келлер

Но едва он поравнялся с приятелем, нагнав те самые полшага, злое выражение исчезло из его взгляда и он продолжил:

— Старина! Я что хотел сказать: не знаю я, как ко мне относится твоя благоверная. Но в теперешних обстоятельствах мне бы хотелось приветствовать ее, тем более что я при дамах, коим требуется подходящая компания. По причине безвременной смерти своих матерей они не получили достаточно тонкого воспитания, так уж вышло, что волею случая учителями их были то заезжие молодые священники, то светские наставники; однако ж сей факт не имел бы большого значения и не заслуживал бы упоминания, если б взамен они приобрели побольше лоска в светском общении, нежели сумели усвоить на родине… но аккурат этого и недостает, как ты, наверно, успел заметить, вот почему мне надобно представить их в домах, где они смогут чему-нибудь научиться, хоть самому необходимому…

— Тут ты обращаешься не по адресу, — перебил Заландер, — моя жена ведет довольно уединенную жизнь, даже горничной не держит. Много лет мы довольствуемся одной пожилою служанкой, так что, как ты можешь себе представить, в нашем доме дамам учиться нечему.

— Да ладно! Твоя любезная супруга не благоволит мне, я знаю; однако я очень ее уважаю и ценю уже потому, что она сама по себе представляет солидный торговый дом… пойми же меня! Я не ищу для бедняжек блеска и шумихи, им надобен образец спокойно-благородной женственности во всех делах…

— Этакими речами ты у Марии ничего хорошего не добьешься! — снова перебил Заландер назойливого собеседника. — Она терпеть не может это слово и по сей день не простила оратора, который на свадьбе наших дочерей при всем честном народе назвал ее образцом благородной женственности!

— А-а, знаменитая свадьба! — вскричал Вольвенд. — Я прочел о ней в газете, на щетинном рынке в Будапеште. Аккурат завтракал свиными ножками с кружечкой эгерского винца, взял в руки газету и прочел наугад: «К прославленным свадьбам в Кане[14]и в Камачо[15](мне таковая неизвестна) и прочая нельзя не добавить устроенную господином Мартином Заландером в свободной Швейцарии по случаю вступления в брак двух его дочерей, когда не только угощали множество народа, но и представляли политические спектакли и аллегории, причем все это под открытым небом!» Об этом ты непременно должен мне рассказать! Вообрази, как меня наэлектризовало и как, невзирая на жареные свиные ножки, у меня потекли слюнки.

— Да-да, в другой раз! — Покраснев и смутившись, Заландер взглянул на часы: — Мне пора в контору, уж скоро девять!

Вольвенд, однако, придержал его за пуговицу сюртука:

— Только одно словечко, дружище! Ты, стало быть, один дома? А мы с тобой покамест ни разу еще как следует не потолковали, не откажи в любезности, пообедай нынче у нас, коли не имеешь других планов! Мы, правда, еще не вполне устроились, и кухня у нас тоже без всякой роскоши… но я ведь знаю, тебя это не смутит. Надобно находиться в собственных четырех стенах, там никто нас не побеспокоит. Ты ведь обещаешь прийти, не так ли?

Новая навязчивость Вольвенда вызвала у Мартина неприятное чувство, вспомнилась ему и неприязнь г-жи Марии. Однако же то обстоятельство, что обедать он все равно собирался не дома, и известное любопытство — ведь ему предоставлялся шанс еще раз увидеть писаную красавицу, дифирамбы в честь которой так развеселили его жену, — внезапно переменили его настрой, а может быть, заволокли сознание туманной мглою, и он дал согласие, после чего Вольвенд поспешил удалиться, а Заландер наконец-то пошел в контору. Несколько часов он без передышки работал, даже и после того, как его люди ушли, ясным взглядом всесторонне оценил положение дел. Где бы ни возникла сложность, проистекала она не от самообмана и не от опрометчивых поступков, а оттого можно встретить ее со спокойной душою. В полуденной тиши он внимательно заглянул в бухгалтерские книги, а также в личные заметки касательно важных событий вообще и с удовлетворением подвел заранее известный итог, что дела его развивались без дерзких скачков, продвигаясь вперед равномерно и спокойно. В этом он с благодарностью усматривал сопутствующую ему удачу, которая после былых невзгод сводила его лишь с честными и надежными коммерческими партнерами, более того, даже притягивала таковых, как он мог бы похвастаться, если б страдал тщеславием.

Тут солидные часы над письменным столом закряхтели и громко пробили час, напомнив ему, что он обещал Луи Вольвенду прийти на обед, а одновременно — что этот старинный друг едва ли не единственный человек, который не раз приносил ему несчастье. Он форменным образом испугался, запер свои записки в стол и с сомнением подумал, не лучше ли последовать Мариину чутью, не ходить туда и вообще порвать с этим странным субъектом.

Однако, приняв во внимание, что Вольвенд выказывает доброе намерение по своей воле загладить прошлые грехи и уже подтвердил оное, все-таки решил, что негоже обойтись с ним этак жестоко, особенно теперь, когда он как будто бы спасся из передряг скорее безрассудной, нежели дурной жизни и остепенился.

Словом, Заландер встал с кресла, отыскал щетки для волос и для платья, которые его служащие хранили в углу, вымыл руки, навел красоту, насколько это позволительно в его годы, ведь как-никак ему предстоит сидеть за столом вместе с дамами. Затем позвонил в колокольчик, вызвал помощника, проживавшего здесь же в доме, и велел ему запереть контору, а также предупредить бухгалтера, что хозяин, вероятно, сегодня уже не вернется.

Добравшись до нужного дома, он поднялся аж на третий этаж, где и обнаружил на двери одной из квартир карточку с именем «Л. Вольвенд-Главиц». Если квартира в верхнем этаже говорила о скромности, то карточка возвещала, что ее владелец в конце концов присоединился к гильдии тех, кто вечно производит эксперименты над своим честным именем. Мартин покачал головой и, взявшись за звонок, напоследок опять помедлил. В сущности, вряд ли Вольвенд желает чего-то еще, кроме как слегка потешить свое тщеславие, коль скоро у него теперь есть на это время! — подумал он и дернул цепочку колокольчика.

Немного погодя один из мальчиков открыл, молча поклонился и впустил гостя. В распахнутую дверь другой комнаты был виден накрытый стол, возле которого стоял второй сынишка, пересчитывая миндальные орехи на тарелке. Оба мальчика были в сапожках, как их отец, и в длинных кафтанчиках желтоватого цвета, наподобие тех, что носят господские слуги, сходным же манером волосы у обоих были напомажены и плотно приклеены к вискам. При взгляде на этих детей невольно возникала мысль, что родители не умеют одеть их должным образом. Больше никто не появлялся, и Мартин, запамятовав имя мальчика, который ему открыл, спросил, как его зовут.

— Георг! — сказал мальчик, снова поклонившись. — А это Луи!

— Верно! А где же ваш папа?

— В той комнате! — отвечал Георг, кивнув на другую дверь.

Мартин постучал, послышалось «войдите».