Конец света наступит в четверг - Дидье ван Ковелер

– Что касается меня, Джек, то проблемы с энергией больше нет. Предоставляю вам самому решать вопросы государственной безопасности. Скоро увидимся в Главном доме на вечере памяти моего предшественника.

– Конечно, Оливье. Спасибо за сотрудничество.

– Вы всегда можете на него рассчитывать.

И зеленоглазый молодой человек покидает зал, даже не взглянув на меня. Будто я уже умер. Или мой смертный приговор для всех очевиден.

Я поворачиваюсь к люку, скрытому в плюшевой обивке стены, и, напрягая все силы, прислушиваюсь, мысленно призывая на помощь Пиктона. Ничего. Удары измельчителя, наверное, разрушили его сознание. А без профессора мне конец. У меня больше нет рычагов давления, нет козыря, нет никого, кто направлял бы меня. Негодяй из госбезопасности решил убрать свидетелей, это ясно как день. Ни мой отец, ни Бренда меня не переживут. Всех нас отправят в мусоропровод. И я окажусь в аду среди детей без чипов, таких, как малышка Айрис, не могущих попасть в загробный мир…

Изо всех сил стараясь скрыть охвативший меня ужас, я выкладываю свой козырь. Тот, который приготовил мне Лео на самый крайний случай. Для последнего шантажа.

– Хочу предупредить, господин министр. Мой воздушный змей был кем-то переделан. Смерть профессора Пиктона – не случайность, а убийство, совершенное с помощью дистанционного управления. Чтобы всю вину свалить на меня!

На его крабьей морде появляется заинтересованное выражение.

– Ах вот как? И ради чего?

– Не знаю. Это внутриправительственный заговор!

Он задумчиво скребет в ухе.

– Смотри-ка, а ты не лишен воображения! Это благодаря маме-психологу у тебя развилась паранойя?

– Я не параноик, я просто осмотрительный. Воздушный змей спрятан в надежном месте. Если меня и моего отца сейчас же не освободят, наш адвокат передаст все улики прямо на телевидение!

– Ой-ой-ой, как я испугался! – насмехается министр. – Того и гляди устроишь настоящую революцию. Благодаря тебе государственное телевидение взбунтуется против правительства! Это будет сенсация! Может, ты еще выведешь людей на улицы, как в прежние времена? Кстати, славное было времечко, я бы тряхнул стариной… Раздавил бы какой-нибудь серьезный бунт… Но с этим покончено, малыш Томас.

Сложив губы сердечком, он тычет мне пальцем в коленку.

– Одно нажатие кнопки, и у людей сразу меняются мысли, они всем довольны и всё в порядке. А если по-прежнему недовольны – еще разок на кнопку, и – хоп! – они помирают. Если б я хотел убить Пиктона и изобразить несчастный случай, зайчик мой, я бы приказал послать сигнал в его чип, вот и всё. Инсульт, аневризма, инфаркт… – выбор большой. И незачем переделывать твой воздушный змей.

Он встает и хлопает в ладоши.

– Ладно, с тобой было забавно беседовать, но у меня скоро вечеринка, и я должен переодеться. Что-нибудь еще? Может, последнее желание, прежде чем я инсценирую твою смерть в авиакатастрофе? Действительно, мы же не ищем легких путей!

Ему абсолютно плевать на меня. Этот тип – настоящий садист. Но хуже всего, что чем больше он болтает, тем сильнее мой страх.

У меня вдруг иссякают все идеи. И тут я вспоминаю о Бренде. Собрав остатки воли, я объявляю, что Поль Бенз из Министерства благосостояния ждет моего звонка. Карлик не может удержаться от изумленного возгласа. Он с неодобрением разглядывает меня:

– А не рано ли тебе? Будь ты моим сыном, получил бы хорошую затрещину. Пожалуй, сейчас самое время забыть эту историю. Пойдем, я верну тебе твоего отца.

Его пальцы сжимают мое плечо. В замешательстве я позволяю ему вывести меня из кинозала. Это наверняка ловушка. Нам дадут выйти, а потом выстрелят в спину. Или придумают что-нибудь похуже.

Выбора нет. Он такой заморыш, что мне остается только одно: треснуть его по башке и смыться. Положение у меня отчаянное, и риск огромный… Я уже начинаю прикидывать, с какой стороны лучше ударить, но тут он вынимает из кармана бипер и нажимает кнопку.

Два типа в полицейской форме, возникшие словно из ниоткуда, хватают меня под руки и вталкивают в камеру, смежную с кинозалом. Я даже не пытаюсь сопротивляться. Меня сажают напротив отца, который в этот момент что-то бормочет во сне, и привязывают руки к подлокотникам. Желчно усмехаясь, Джек Эрмак гладит меня по голове.

– Не бойся, это не пытка страхом, а что-то вроде освобождения складов. Вам сотрут все недавние воспоминания, это займет не больше пяти минут. Вычистят последние три дня и доставят к станции метро. Единственное последствие – ощущение похмелья. А у тебя это и так наследственное. Видишь, не надо демонизировать правительство: мы при любой возможности стараемся сохранить гражданам жизнь. Ну, давай, малец, рад был познакомиться, а теперь забудь всё.

Он выходит из камеры. Полицейские надевают мне на голову такой же шлем, как у моего отца, и подключают электроды. Пронзительный звук сверлит мне виски, но он тут же сменяется космической музыкой. Не знаю, должен ли я расслабиться или, наоборот, цепляться за свои воспоминания, но я чувствую, что понемногу таю, как таблетка аспирина.

Я вижу лицо: оно возникает, мутнеет, распадается на части, появляется вновь. На меня устремлены два зеленых глаза. Это глаза Оливье Нокса, но с длинными ресницами, и принадлежат они женщине, от которой исходит умопомрачительный аромат: горячего шоколада и блинчиков в апельсиновом соусе. Она на шаг отступает и оглядывает меня, ослепительно улыбаясь. В руке она держит мой шлем, который сняла даже не глядя, с поразительной сноровкой переподключив электроды.

– Здравствуй, Томас. Меня зовут Лили Ноктис. Думаю, ты уже встречался с моим братом. Я новый министр игры и совершенно не разделяю его взглядов. Впрочем, как и всех остальных министров. Поэтому ты будешь притворяться, что забыл всё, начиная с воскресенья, но я очень рассчитываю на твою память, поддержку и доверие. Согласен?

Она торжественно водружает шлем мне на голову, будто это корона. Я говорю, что согласен. Мои воспоминания, похоже, на месте, но мне трудно сосредоточиться на прошлом. Я не могу отвести взгляд от ее глаз, ее фигуры, движений. Прости, Бренда, но это так.

– Нормально, не слишком жмет? – снова спрашивает она, просунув палец между моим левым запястьем и наручником. – Я позову сейчас охрану, и, когда они тебя освободят, ты изобразишь амнезию. Но ни в коем случае не говори ничего своему папе. Он действительно всё забыл, и это к лучшему: он бы не перенес шока. Подражай ему, чтобы не вызвать подозрений. Хорошо?

Я оборачиваюсь. Отец еще спит. На голове у него по-прежнему шлем с электродами, а тело криво повисло в наручниках.

– На выходе тебя ждет пакет, – шепчет она, поправляя мне волосы. – Мы с тобой не знакомы, договорились? Но еще увидимся. И ни в коем случае не доверяй моему брату.

Поколебавшись секунду, она заворачивает мой рукав и выше локтя красным ногтем царапает на коже какие-то цифры.