Тайна царского фаворита - Елена Хорватова

А издалека по-прежнему доносились слова юнкерской песни:

Лейся, песнь моя Любимая,

Цок-цок-цок,

Подковочки стучат по мостовой…

Аня еле-еле дождалась, пока назойливые офицеры, засидевшиеся в гостях до позднего вечера, покинут ее дом. Слава богу, Леля любезно приняла на себя обязанности хозяйки, и Ане не пришлось спускаться к столу, разливать чай из самовара и развлекать Кривицкого и Степанчикова.

Зато, как только за гостями закрылась дверь, Аня, успевшая отдохнуть и даже немного вздремнуть, вскочила с постели и оделась, надеясь, что Валентин еще не покинул столовую. Делать прическу было некогда. Аня просто расчесала волосы и по-девически подвязала их лентой, зная, что это ей к лицу (хотя для вдовы, пожалуй, несколько вызывающе, но она ведь дома, вот и причесалась простенько, по-домашнему…).

Сбежав по ступенькам лестницы на первый этаж, она, как и рассчитывала, нашла Валентина в столовой. Он задумчиво сидел над чашкой холодного чая и отрешенно крутил в пальцах ложечку.

– Анна Афанасьевна! – При виде Ани мрачное лицо Валентина просветлело и озарилось нежной улыбкой. – Как я рад, что вам лучше!

Аня почему-то постеснялась говорить о себе и спросила:

– А где же Леля?

– Елена Сергеевна проводила гостей и ушла в свою комнату. У нее опять был трудный день. Она здесь много работает и сильно устает.

– Но ведь Леля только такую жизнь и считает настоящей, – возразила Аня и вдруг неожиданно для самой себя сказала: – Валентин Петрович, мне сегодня ужас как хочется выпить вина. Надеюсь, вы не сочтете мое желание совершенно диким и неуместным?

Салтыков вскочил.

– Ну что вы, Анна Афанасьевна! Желание дамы – закон. Только прикажите! Достать в этой глуши хорошее вино – задачка непростая, но разрешимая. Я сейчас же отправлюсь в деревню, разыщу трактирщика и заставлю его раскрыть закрома. Знаю, что у старого скряги кое-что припрятано.

– Нет-нет, такие сложности вовсе не нужны. Просто возьмите свечу и проводите меня в погреб. В моих закромах тоже есть из чего выбрать.

В компании штабс-капитана Ане не показалось опасным даже путешествие в винный погреб. Хотя, помня о загадочной истории, случившейся здесь с Лелей, она все же пропустила Валентина внутрь, предоставив ему право выбора, а сама осталась в дверях. Не дай бог, дверь снова захлопнется, а запасного ключа не окажется в тайном месте – просидеть всю ночь в погребе даже плечом к плечу с Салтыковым Ане не хотелось.

Войдя в дверь, Валентин присвистнул:

– Ого, Анна Афанасьевна, да у вас здесь спрятано настоящее сокровище! По нынешним временам – просто клад, пещера Али-Бабы!

– Да, в моем доме оказалось гораздо больше спрятанных сокровищ, чем я могла ожидать, – согласилась Анна. – Выбирайте скорее и пойдем наверх. Здесь темно и страшно.

– Рядом со мной вам бояться нечего, я никому не позволю вас обидеть, – галантно ответил Валентин, прихватив бутылку легкого французского вина для Ани и коньяк для себя. – Ну вот, сейчас мы утопим ваш страх в бокале. Утоли моя печали, так сказать…

Потом они сидели у стола, притушив керосиновую лампу и засветив свечи, и говорили, говорили, говорили… Аня медленно потягивала из бокала терпкую рубиновую жидкость, любовалась на огоньки свечей, отражавшихся в глазах Салтыкова, и рассказывала ему о покойном папа, о Нине, о детстве, о почти забытых гимназических подругах и учителях.

Об Алеше ей впервые говорить не хотелось. Как ни странно, но Ане показалось, что образ мужа, всегда незримо витавший где-то рядом, стал уходить все дальше и дальше и таять в тумане, унося туда же ее боль… А разговоры о прочих дорогих сердцу покойниках боли не вызывали.

Валентин не был чужим, он прекрасно помнил и Нину, и их московский дом, и все окружение. Слова Ани находили у него самый живой отклик. По совести говоря, никто никогда не относился к ней с таким вниманием. Почему-то другие люди не находили в ее рассказах ничего особенно интересного.

– Если бы вы знали, Анечка, с каким теплом и нежностью я вспоминаю вашу семью. Это одно из самых лучших и любимых воспоминаний моей юности. У меня тогда было мало радостей – юнкерское училище, казарма, муштра, грубые военные нравы… И редкие отпускные дни, когда я мог прийти в ваш дом, как в сказку. До сих пор ваша уютная гостиная с мягким светом ламп, с роялем, с цветами, с розовыми шторами, закрывающими ее от непогоды и зла, царящего за окнами, так и стоит перед глазами. В вашем доме я был счастлив, я жил надеждами. Тогда казалось, что впереди много-много хорошего, светлого, только нужно быть терпеливым, чтобы этого дождаться. А что меня ожидало – офицерские погоны, служба в маленьком пыльном гарнизоне с его отупляющей скукой и все той же муштрой… Вот разве что воспоминание о далеком милом доме, в котором живут милые люди, согревало душу. И все, что было оставлено мной в Москве, стало казаться счастьем.

Ане захотелось спросить: «Вы очень любили Нину?», но она промолчала, почувствовав, что этого вопроса сейчас задать нельзя. А Валентин, не глядя ей в глаза, продолжал:

– Потом был еще один гарнизон, и еще один, а потом – война, окопы, разрывы снарядов, штыковые атаки, брызги чужой крови на лице, убитые друзья, падающие под ноги, мешая бежать… Я грезил о ваших розовых шторах, не пускающих в дом ночной сумрак, как о чуде. Если бы вы знали, что значат такие видения прошлого в окопах, под огнем противника! Анечка, милая, я несу чушь, но вы ведь поймете то, что не выскажешь словами. Вы должны меня понять, я знаю. Сейчас вы для меня – олицетворение той прекрасной и недоступной мечты.

Салтыков поднял глаза, и Аня заметила, что в них стоят слезы. Это было так удивительно, словно плакал кусок гранита. А штабс-капитан вдруг встал на колени и принялся покрывать Анины руки торопливыми нежными поцелуями.

Аня подумала, что надо бы отнять у Валентина свои ладони, он слишком забылся, но сил оттолкнуть его не нашлось. Да и мысли о том, что она вдова, пребывает в трауре по погибшему мужу и не должна позволять себе никаких вольностей, показались ей самой ханжески неуместными в такую минуту.

Обидеть хорошего, доброго и несчастного человека, сделав его еще более несчастным, было бы очень жестоко. Аня молчала, чувствуя, как путаются у нее в голове мысли, а сердце рвется на части от нежности к этому офицеру, о существовании которого на белом свете она даже не вспоминала всего пару месяцев назад.

– Анечка, я люблю вас, – шептал Валентин, уткнувшись лицом в ее ладони. – Люблю до безумия, если вы простите мне столь затасканное выражение. Но сейчас любые слова – пустой звук, ими не передать моих чувств. Я сказал бы, что готов все бросить к вашим ногам, если бы не понимал, как смешон пехотный офицер, говорящий, что он может что-то бросить к ногам возлюбленной. Но позвольте мне хотя бы бросить свою жизнь на ваш алтарь, божество мое, без вас она мне не в радость. Поймите – вся моя жизнь без остатка принадлежит вам, бесценная моя, прекрасная…