Красавиц мертвых локоны златые - Алан Брэдли

– Нехватка средств заставила нас разработать довольно сложную бартерную систему с окружающим миром: лекарство за лекарство, так сказать.

Что она имеет в виду, удивилась я? Они обменивают сырой продукт на готовые препараты? Арахис на недавно изобретенные антибиотики? Сок растений на сыворотку?

Меня молнией прошила мысль, но у меня не было времени хорошенько ее обдумать. Надо слушать, что рассказывают эти миссионерки.

Но все начало складываться.

– …Деньги – в коробки, которые сейчас передают по кругу мисс Трулав и представительницы алтарной гильдии, – продолжала мисс Стоунбрук. – Раскошеливайтесь! Раскошеливайтесь! – призвала она, показывая на свою огромную фотографию с мотыгой и урожаем арахиса на экране. – Каждый пенни пойдет прямо в карман Господа.

Среди публики началось шевеление, и я увидела, что по рядам из рук в руки передают разноцветные картонные коробочки, и спокойствие лекции было нарушено звоном монет и периодическим шорохом банкнот.

Даже в лучшие времена симолеоны[27] и святость странно сочетались, а теперь это выглядит еще более диковинно. Миссионерки даже не дождались конца своего рекламного выступления, – и да, должна признать, что я начала думать об их речи как о рекламе, – перед тем как пустить шапку по кругу.

Я взглянула на викария, сидевшего в центре сцены, но он по обыкновению был погружен в мысленную схватку, скорее всего – финансовую. В конце концов, все это – не его рук дело. Он с самого начала сказал, что миссионерки путешествуют за счет епископа и епархии.

Единственным утешением для меня в этот момент была блестящая фраза сэра Артура Шипли, которую он произнес во время лекции по химии: «Даже архиепископ Кентерберийский на пятьдесят процентов состоит из воды».

Мисс Персмейкер снова клацнула кнопкой, и на экране появилось скопление низких белых домиков.

– Здесь вы видите знаменитую больницу доктора Швейцера в Ламбарене и самого доктора в кресле на первом плане. Если посмотреть внимательно, вы увидите белую шапочку мисс Стоунбрук за высоким джентльменом слева. Задумайтесь, особенно вы, мальчики и девочки! Вы смотрите на выдающуюся сцену. Это огромная редкость – собрание мучеников.

Я взглянула на Доггера, но он и глазом не повел.

– Мученики, как вы помните, – это не только сухие имена в потрепанных книгах из приходской библиотеки. Это настоящие люди. Живые люди. Люди вроде вас, которые живут, едят, дышат и истекают кровью ради других. А теперь щелк – следующий слайд.

Так оно и продолжалось до унылого конца. Коробки с деньгами, упомянутые мисс Стоунбрук, вернулись к мисс Трулав и ее пособницам из алтарной гильдии, которые бесстыдно встряхивали их, и звон монет словно демонстрировал, насколько жалки наши взносы.

– Ну что вы думаете? – Я повернулась к Реджи Моулду, когда зажегся свет и люди пошли к выходу.

– Волшебницы, – ответил он. – Невероятные волшебницы. Я не видел подобной тактики со времен войны за Британию.

Значит, это не только я.

Я замахала руками Ундине, которая застряла в дверях, разговаривая с Синтией Ричардсон, и дала ей понять, что нам пора идти.

– Пеллагра, – сказала я Доггеру. – Есть ли связь между ней и приступами астмы?

– Да, есть, – подтвердил он, – хотя непрямая и не до конца изученная. Эта болезнь вызвана дефицитом ниацина, или витамина B3, как они его сейчас называют.

– Никотиновая кислота, – заметила я. Прекрасно ее знаю, старая добрая C6H5NO2.

– Совершенно точно, – согласился Доггер. – Среди многих симптомов этой недостаточности есть склонность к раздражительности, гневу, эмоциональному или психологическому дисбалансу и в крайних случаях даже к физическому насилию.

На сцене мисс Стоунбрук рылась в своих бумагах, разговаривая с кем-то, кто подошел задать ей несколько вопросов.

Я вспомнила, что тоже подготовила вопросы, но возможности спросить у меня не было, а сейчас уже слишком поздно. На некоторые из них она уже ответила сама.

– Какая жалость, не правда ли? – сказала я Доггеру, когда мы вышли.

– Какая жалость?

– Бедняжка мисс Стоунбрук могла бы жить совершенно иначе, если бы мазала «Мармит»[28] на тосты.

Во дворе уже расходились последние отстающие, когда на пороге появилась темная фигура.

– Ш-ш-ш-ш! Флавия, иди сюда.

Секунду я не могла узнать его в сумерках.

– Колин! – воскликнула я. – Колли! Колли Кольер!

– Я просто хотел поблагодарить тебя, – сказал он, робко приближаясь ко мне.

– Поблагодарить? За что?

– Ты вернула меня на путь истинный.

– Гм-м-м, – протянула я. Временами я не так красноречива, как обычно.

– Наш короткий разговор, он наставил меня на путь истинный. Я решил, что не создан для церкви. Решил, что уйду, как только мы вернемся домой.

– Синтия знает? – спросила я.

– Конечно, да. – Он ухмыльнулся. – Синтия знает все. На самом деле она помогла мне принять решение. Я сказал ей, что восхищаюсь твоим независимым характером, и она сказала, что все восхищаются. Я сказал, что хочу быть похожим на тебя.

У меня слезы подступили к глазам. Никто никогда не говорил мне ничего подобного. Я не привыкла к похвалам.

– Но что ты будешь делать? – поинтересовалась я.

– Производить биты для крикета, – ответил он. – Я мечтал об этом с детства. От матери мне досталось скромное наследство, которое позволит купить отличную маленькую ферму на болотах Эссекса, и я буду выращивать самое британское из всех растений – salix alba, иву, из которой делают биты.

Он почти светился от радости.

– С дубом[29] покончено, – пошутила я.

– С дубом покончено. – Он улыбнулся.

Несколько долгих секунд мы стояли в полумраке церковного кладбища, переступая ногами и поднимая тонкие воротники, чтобы защититься от вечерней осенней прохлады.

– Спасибо тебе, Фли, – сказал Колин, прикоснувшись к моей руке. И ушел.

Как я и надеялась, я нашла Доггера в оранжерее.